– Ваша бабушка была невероятно могучей колдуньей, Натансон! – воскликнул Бильсен. – Нет, послушайте, меня просто тошнит, как только я подумаю об этом!
– Действительно, она была потрясающей колдуньей, – с удовольствием согласился Натансон, словно услышал весьма лестный отзыв о своей бабушке.
– Вот уже добрых четверть часа, как эта маленькая гадость заставляет нас не сводить глаз с миллиона своих ножек, – проворчал Шлехтвег, третий студент; когда же Бильсен и Натансон расхохотались, он добавил извиняющимся тоном:
– Я, конечно, говорю не о бабушке Зелига, а об этой отвратительной сколопендре.
Улица, на которую выходили окна их мрачной комнаты, была настолько узкой, что можно было, вооружившись тростью, разбить при желании окна черного дома напротив.
В эти сумеречные послеполуденные часы одного из октябрьских дней студенты уже давно наблюдали за медленным передвижением громадной тысяченожки по фасаду дома на противоположной стороне улицы.
– Моя бабушка говорила, что через трижды семь часов после смерти душа умершего покидает тело в виде одного из этих отвратительных существ, чтобы осмотреть дом. В это время она крайне опасна для окружающих. Так вот, как раз прошел двадцать один час с момента кончины барышни Штурмфедер.
– Это жутко громадное животное, – пробормотал Бильсен. – Кстати, у нас еще есть холодный кюммель?
После непродолжительных поисков студенты обнаружили нетронутую бутылку, из которой тут же щедро разлили жидкость покружкам из черного фаянса.
– Ну почему эта тысяченожка упорно наводит меня на мысль о Штурмфедер? – задумчиво продолжал Бильсен.
– Внушение, – ответил Шлехтвег.
– Нет, отнюдь, – возразил Натансон.
Внезапно в комнате воцарилась мертвая тишина. Она была ощутимо плотной и такой тяжелой, что казалось, будто она придавливала к полу даже дым, поднимавшийся из трубок и медленно колыхавшийся вокруг стола.
С равномерным механическим шумом швейной машинки пошел дождь.
Через окно в пятнистом зеркальце-шпионе, позволявшем наблюдать из комнаты за мостовой перед входом в дом, можно было видеть длинную улицу, прямую до отчаяния, с терявшейся в тумане перспективой.
Жизнь, казалось, покинула улицу. Только черное пятно одинокой вороны некоторое время виднелось на фоне тучи, словно угорь на жирной физиономии, да стайка голубей серебристой россыпью промелькнула над блестевшими от дождя крышами.
Бильсен первым заметил существо, возникшее из тумана, но отражение в зеркале создавало впечатление, что оно находится очень далеко.
– Это какое-то мерзкое животное, – сказал он. – Оно ползет так медленно, что доберется сюда не раньше, чем через пару часов.
Тогда и остальные увидели, что в глубине улицы короткими рывками на хрупких ножках передвигается что-то, напоминающее огромное насекомое.
– Значит, мы можем еще два часа пить водку и курить черный табак, прежде чем нам придется встретиться лицом к лицу с этой загадочной нечистью, – прошептал Шлехтвег.
Насекомое с трудом продвигалось мимо фасадов мертвых домов под хлещущими порывами дождя, медленно увеличиваясь в размерах.
– Пока еще трудно разобрать, что это такое, – посетовал Бильсен, – но это нечто отвратительное. Ну почему облик этого существа по-прежнему заставляет меня думать о сколопендре и барышне Штурмфедер?
– Это чистая логика, – бросил Натансон.
– Послушайте, – быстро вмешался Шлехтвег, тут же отхлебнув несколько небольших глотков разбавленного водкой кюммеля, – вы должны отчетливо представлять себе, что дом напротив сейчас абсолютно безлюден. Его жильцы поспешно погрузили свой скарб на тележки и буквально разбежались во все стороны. В этом доме сейчас только водной комнате осталась мебель – в той комнате, где на постели лежит мертвое тело барышни Штурмфедер. Там нет ни одного живого существа, за исключением... сколопендры.
– Она, пожалуй, могла проникнуть через одну из этих трещин, – подтвердил Зелиг.
– А то, другое существо, приближающееся к нам по улице – что бы это могло быть? Хотел бы я знать... – заявил Бильсен, упорно продолжавший вглядываться в зеркальце-шпиона за окном.
– Слушайте, слушайте же!
Тишина в доме напротив разлетелась вдребезги, словно упавшая на пол стеклянная палочка.
До них донеслись неясные болезненные звуки.
– Это Штурмфедер, – прошептал Шлехтвег.
– Точно, этот шум раздается у нее на кухне!
До них доносились звуки обычной повседневной деятельности: было слышно, как сейчас там ополаскивают посуду, и чашки нежно позвякивают в раковине; потом раздались бульканье выливаемой воды и стук поспешно расставляемой посуды. Затем послышался легкий хлопок зажженного примуса, и через несколько минут свою песенку затянул чайник.
– Шторы на окнах плотно закрыты, – сказал Бильсен, – и все же я знаю, что сквозь пыльную материю кто-то пристально следит за улицей и, конечно, за этим существом, передвигающимся так медленно, невероятно медленно.
– О! Теперь запах ее кофе! Я узнал бы его и из тысячи других запахов!
– Тем не менее, она уже умерла, умерла! – почти прорыдал Шлехтвег.
– Это ничего не доказывает, – ответил Натансон.
В зловещей квартире напротив все словно замерло на несколько мгновений в настороженной тишине; затем посыпались конвульсивно торопливые звуки, как будто кто-то невидимый спешил закончить срочную работу.
– О, теперь-то я знаю, – заявил Зелиг Натансон.
Его желтый от никотина палец был вытянут в направлении улицы.
Три невероятно тощих человека приближались к дому, неся на плечах гроб для барышни Штурмфедер.
* * *
К всеобщему удивлению, они оказались на редкость веселыми ребятами.
Они жизнерадостно подмигнули студентам, выглядывавшим из окна, после чего открыли узкий длинный гроб, где на соломе лежали три бутылки водки.
Вскоре после того как они вошли в дом напротив, послышались сначала звуки заколачиваемого с грохотом гроба, за которым доследовали громогласно провозглашаемые тосты.
– Прозит! – орали в ответ студенты, наполняя и тут же опорожняя кружки из черного фаянса.
– Это надо же – три такие здоровенные бутылки! – восхищенно воскликнул Шлехтвег. – Вы только послушайте их!
Из жуткого дома напротив к сумеречному небу взвилась импровизированная мелодия:
Стук! Стук! Стук!
Говорит наш молоток.
Ох! Ох! Ох!
И бутылка водки!
– Веселые парни, – сказал Бильсен. – Они нашли там горячий свежесваренный кофе, да еще и эти три большие бутылки, которые они захватили с собой... Давайте, споем то же, что и они!
Стук! Стук! Стук!
Говорит наш молоток.
Ох! Ох! Ох!
И бутылка водки!
Трое мужчин вышли из дома напротив.
– Дерево для гроба оказалось просто отличным! – крикнул вечерней улице один из них.
– Я принял вас за шестиногую сколопендру, – вежливо объяснил им Шлехтвег сокрушенным тоном, свесившись из окна. – Я должен попросить у вас прощения.
Гробовщики дружелюбно ответили, что не стоит расстраиваться из-за подобной ерунды.
– К тому же среди шестиногих сколопендр встречаются весьма достойные уважения представители, – заявили они.
После этого наступила абсолютная тишина.
* * *
– Вы заметили, что ритм звуков в доме напротив все ускорялся и ускорялся, по мере того как эти типы с гробом приближались к нему?
– Избавьте меня от ненужных мыслей, Зелиг. На столе уже стоят четыре пустые бутылки, а кувшин еще наполнен отличным финским кюммелем. Что, если мы споем?
Они снова затянули песенку гробовщиков и спели ее три раза подряд, потом выпили и спели ее еще раз. Потом они уже не могли петь и продолжали выкрикивать слова песни фальцетом.
Внезапно в доме напротив раздался страшный грохот, от которого задрожали оконные рамы.
Послышались звуки, напоминавшие уханье трамбовщика мостовой, и глухой гром прокатился по опустевшим помещениям дома, в котором из живых существ оставалась только одна сколопендра.
Раз, два, три!
Стук! Стук! Стук!
Говорит наш молоток.
Ох! Ох! Ох!
И бутылка водки!
Бум! Бум! Раздалось эхо в доме напротив.
– Ах, черт! Я пьян до смерти. А она, черт возьми! Она мертва, но не пьяна, – ухмыльнулся Шлехтвег.
– Это, наверное, игра слов, не так ли? – спросил Зелиг. – Но об этом нужно было предупредить, мой дорогой друг!
– Точно! А вот это будет рифма: дождь-вождь. Это в связи с набожным характером дамы Штурмфедер.
Опять раздался грохот, словно античный таран крушил мебель в доме напротив. Развалились шкафы, в мелкую крошку разлетелись стекла, хрупким водопадом хлынувшие на мостовую.
– Это гроб! – проревел Бельсен и принялся яростно аплодировать. – Это отличное дерево, оно выдержит!
Гроб, очевидно, продолжал подпрыгивать; можно было подумать, что там короткими прыжками передвигается водолаз в скафандре со связанными ногами.
– И, потом, он хорошо заколочен. Бум! Бум! Бум!Кувшин с отличным финским кюммелем тоже опустел.
* * *
– Ох!
В густой ночной тьме яростно грохнула дверь.
– Это дверь квартиры Штурмфедер!
Тут же свирепый удар распахнул наружную дверь.
Теперь послышался странный шум, похожий на шум ног большой толпы, шум невероятный, страшный. Ступени лестницы застонали под чудовищным грузом.
– Это сколопендра!
– Она приближается!
– Тысяченожка... Это тысячекратно увеличенный вес ноги, приходящийся на ступеньки лестницы, – громко произнес Зелиг. – Интересно, выдержит ли лестница?
Он взял со стола зажженную лампу и, шатаясь, сделал несколько шагов к двери. Но ноги плохо слушались его; он тут же снова поставил лампу на стол и рухнул в кресло.
Было слышно, как деревянные перила разлетелись в щепки под страшным напором.
– Ох... Прежде, чем ЭТО войдет...
Бильсен достал револьвер.
– Прежде, чем ЭТО войдет, – повторил он, – я хочу умереть.
Он прижал дуло к груди, нажал на курок и мягко осел на пол.
С лестницы доносился такой жуткий грохот, что никто не услышал звука выстрела.
– Прежде, чем ЭТО войдет...
Шлехтвег в отчаянии всплеснул руками.
– Я никогда не смогу сделать это. Зелиг, окажи мне услугу, – взмолился он.
Не сказав ни слова, Натансон выстрелил. Дверь буквально смялась под напором снаружи, словно она была из бумаги.
Натансон быстро поднес револьвер к виску. Дверная задвижка отлетела далеко в сторону. Студент рухнул на неподвижные тела товарищей. Свет в комнате погас.