Андрей Молчанов
Когда корабль выходит из созданной им «червоточины», это выглядит вовсе не так красиво и величественно, как представляли себе фантасты прошлого. Никаких тоннелей с переливающимися разноцветными стенками, никаких закручивающихся в воронку звёзд. Просто космос вспучивается, словно всё бескрайнее пространство вдруг стало рисунком на поверхности водоёма, в глубине которого кто-то пускает пузыри. Пузырь разбухает и наконец отрывается и тотчас принимает форму очередного вселенского странника. Десятки тысяч тонн металла, керамики и различных органических соединений.
Когда «Аматэрасу» прошивает складки континуума и перфоратор пространства, прозванный «червём-грызуном», отключается, мы поначалу даже и не понимаем, что оказались не там, где нужно. Да и не человеческого ума это дело – по звёздам определять координаты. А вот компьютер реагирует сразу и извещает вахтенных – на центральном посту нас четверо: капитан Такаши Танака, навигатор Хироко Уэмура, бортинженер Артур Борцов и я.
- Друзья, у нас нештатная ситуация, - голос Хироко вроде бы спокоен, но я слышу, что она тщательно скрывает волнение. Я слишком хорошо знаю эту женщину и понимаю, что произошло действительно нечто из ряда вон выходящее. – Мы вышли из «норы» вне цели назначения. Во время перехода компьютер зафиксировал необычное увеличение массы в радиусе двух тысяч метров от корабля и принял решение отключить привод деформации. Проще говоря, похоже, мы что-то зацепили.
Что за бред, думаю я. В тоннелях между складками пространства нет и в принципе не может быть никаких обладающих массой объектов. Как мы могли что-то зацепить?!
- Можно определить, где мы? – спрашивает капитан.
- Дело времени, - говорит Хироко. – Судя по особо яркой звезде у нас за кормой, мы в пределах какой-то системы… Кстати, объект, который к нам прилепился, находится по правому борту примерно в двух тысячах метров от нас.
Экипаж бросает текущие дела и замирает, надеясь получить хоть сколько-нибудь вразумительный ответ. Все знают, что за всю семидесятилетнюю историю сверхбыстрых космических перелётов ни с одним кораблём ничего подобного не случалось.
Ждать приходится недолго.
- Это человек! – говорю я. – И в руках у него какой-то прибор.
- Нет, - говорит капитан Танака, приказывая компьютеру дать увеличение. – Это пустой скафандр. А то, что в его перчатках – книга. Настоящая бумажная книга.
Скафандр развёрнут к нам так, что можно прочитать имя космонавта и название корабля: ПИТЕР ЭЛЛИОТ. «ИНСОЛЕНС».
«Инсоленс». Тот самый, что обнаружил доказательства существования внеземных цивилизаций во время экспедиции на Беллис. Тот самый, что бесследно исчез после этой экспедиции. Мы молчим.
Капитан приказывает отправить к находке два автоматических ремонтных робота. Теперь один из мониторов показывает медленно уплывающие в пустоту крабоподобные модули, а два других демонстрируют картинку с оптических сенсоров, установленных на самих роботах. Преодолев половину расстояния, модули разворачивают сопла своих миниатюрных плазменных двигателей вперёд и начинают торможение. Спустя несколько минут они уже неподвижно висят перед скафандром.
Капитан Танака даёт команду одному из модулей развернуться так, чтобы можно было прочесть название книги, зажатой синтетическими мускулами перчаток скафандра. Робот подчиняется. Теперь становится ясно, что книга чертовски старая, её переплёт – неизвестный материал грязно-бурого цвета, а оттиснутые на нём буквы латиницы едва различимы.
- «Unaussprechlichen Kulten», - исхитряется наконец прочитать наш бортинженер, Кристофер Коул. – «Невыразимые культы»? Это ещё что?
Его вопрос остаётся без ответа. Модули цепляют скафандр манипуляторами и тащат к шлюзу. Вся наша команда проникнута ощущением Тайны.
В шлюзовой камере находку подвергают дезинфекционной обработке, и мы с ужасом наблюдаем, как книга под воздействием излучения начинает терять форму, таять, расползаться и за несколько минут превращается в кучку чего-то осклизло-мерзкого. Вся мудрость, некогда сокрытая в этом фолианте, потеряна навсегда. Жалкие останки отправляются в исследовательский отсек на экспертизу.
Процедуры окончены, и мы получаем возможность исследовать скафандр. Точнее, этим занимаются наши инженеры. Мы наблюдаем за ними по мониторам внутренней связи. Коул неожиданно выпрямляется и произносит:
- Он закрыт изнутри!
У меня почему-то мурашки бегут по телу. Значит, мы нашли не просто пустой скафандр, выброшенный с борта «Инсоленса», а скафандр, в котором был человек. Был и бесследно исчез. Не вышел навстречу неминуемой гибели в холодной пустоте космоса, а именно исчез. Испарился. Распался на элементарные частицы.
- Впрочем, - говорит Кристофер. – Ещё можно предположить, что он каким-то образом перепрограммировал компьютер (что мы тоже проверим), но это ещё более невероятно, ибо он умер бы, не успев снять скафандр. В таком случае, где тело?
Ладно, на многие вопросы мы получим ответы, изучив самописцы скафандра. Это дело времени и наших специалистов. А сейчас пора заниматься более актуальными проблемами, самая главная из которых – определить наши координаты. Ещё нужно обследовать корпус корабля на предмет возможных повреждений. Протестировать все системы. Подготовится к новому тоннельному прыжку. Ну и сообщить обо всём на Землю.
Я пытаюсь сосредоточиться на чём-то, что кажется мне более важным, нежели ожидание результатов экспертизы скафандра Питера Эллиота с «Инсоленса», но, оказывается, я пытаюсь обмануть самого себя. Минуты текут мучительно медленно, подобно некой вязкой субстанции, и чем бы ни был занят мой разум, где-то в глубине пульсирует образ астронавта, оставшегося один на один с бездной и книгой со странным названием… как его?… «Невыразимые культы».
Я не знаю, сколько проходит времени, прежде чем изумленный голос Коула возвещает:
- Ого! Да тут целое послание! Это не записи переговоров, это… Даже не знаю. Может, предсмертная записка? Или предостережение?
От его слов веет холодом. Передо мной вновь появляется образ астронавта, лишившегося всего – корабля и друзей – и обречённого на неминуемую гибель, когда иссякнут энергоблоки скафандра и прекратится регенерация кислорода. Человек висит в черноте космоса, сжимает в руках книгу (зачем?!) и торопливо диктует своё последнее послание, зная, что, скорее всего, никто и никогда его не услышит…
Из оцепенения меня выводит голос ксенобиолога Анны Казарес:
- Андрей! Андрей! – зовёт она. – Ты меня слышишь?
- Да, - я переключаю внимание на неё. Лицо у неё бледнее обычного, и глаза как-то тревожно бегают.
- Андрей, я только что сделала химический анализ книги. Это целлюлоза! Книга из настоящей целлюлозы! Таких уже лет двести не производят!.. Но это ещё не всё, - тут голос Анны приобретает странные интонации. – Знаешь, что показал анализ обложки? Это кожа, Андрей! Человеческая кожа!
Я внутренне содрогаюсь. Бог мой, с какой жуткой загадкой мы столкнулись?
Файл # 1.
«… чёрт, никогда не вёл дневников… И предсмертных записок тоже не писал. Ладно, всё когда-то бывает в первый раз… Меня зовут Питер Алан Эллиот. Мне сорок два года. Я планетолог. Член экипажа корабля «Инсоленс»… Ч-чёрт! Бывшего корабля, потому что он превратился… Срань господня, даже не знаю, как это описать… Ладно. Попробую собраться и рассказать всё с самого начала. В смысле – с высадки на Беллис.
Когда «Инсоленс» вышел на орбиту 51 Пегаса, мы устроили грандиозный банкет. Извлекли из тайников все запасы спиртного и напились так, как это только возможно с учётом корабельной дисциплины. Очень уж много надежд мы связывали с этой планетной системой. Конечно, наибольший интерес представлял повёрнутый к звезде всегда одной стороной гигант Беллерофонт с его спутниками, а Беллис, маленькой, сухой и холодной, похожей на Марс, первоначально никто не придавал особого значения. До тех пор, пока мы не взглянули свежими взорами на её рельеф.
- Ты только погляди на это! – воскликнул мой друг и коллега Герман Отс, едва мы получили подробное изображение поверхности планеты. – Это же очертания океанов! Бог мой, Пит! Вот шельф, вот материковый склон, вот желоба, а вон та горная цепочка – типичный срединноокеанический хребет!
- Ты хочешь сказать, там была вода? – засомневался я.
- Не просто хочу – утверждаю! Это была именно вода. Не жидкий аммиак или метан, а самая настоящая вода. Целые океаны!
- Где вода – там и жизнь, - сказал я.
Спустя несколько суток от «Инсоленса» отделились два планетарных модуля: один взял курс к Беллерофонту, а другой, на борту которого находились мы с Отсом, полетел к Беллис. Все мы, находящиеся на его борту, пребывали в состоянии эйфории, предвкушая открытия невероятных внеземных форм жизни, пусть даже давно вымерших.
Беллерофонт (51 Пегаса с, по официальной классификации) был не первой планетой, про которую можно было с уверенность сказать, что некогда на ней была вода. Мы открыли уже не один десяток таких – сухих, покрытых пылью, с разряжённой атмосферой, руслами рек и ложами морей, высохших миллионы лет назад, и жуткими перепадами температур. Тем не менее, в облике Беллис было что-то особое, что-то странное. Первым эту странность увидел Герман. Он вообще был одержим этой экспедицией, подходил ко всему с редкой педантичностью, а потому зачастую обращал внимание на разные мелочи, ничего не значащие на взгляд неискушённого или просто ленивого наблюдателя, на самом же деле намекающие на возможность поразительных научных открытий.
- Невероятно, Пит! – сказал он, изучая трёхмерные снимки поверхности планеты. – Ты не обращал внимания, насколько чёткая береговая линия? Просматриваются буквально все зоны: вот заканчивается шельф, вот материковый склон, батиаль…
- Ну и что? – возразил я. – Это не первая планета с высохшим океаном.
- Да, но тут всё просто как на картинке! Понимаешь, я не могу отделаться от ощущения, что тут всё произошло слишком быстро… Как будто бы вся гидросфера планеты – раз! – и испарилась в одно мгновение.
- Считаешь? – засомневался я. – И каким тебе видится тот чудовищный катаклизм, который сдул с планеты большую часть атмосферы, а заодно и всю воду?
- То-то и оно! – сказал Отс. – У меня три предположения: либо нашу драгоценную Беллис в порыве страсти «лизнул» звёздный протуберанец (что маловероятно), либо в непосредственной близости от планеты произошёл пуск аннигиляционного двигателя…
- А третье?
- Третья гипотеза состоит в том, что здесь мы имеем дело с чем-то, доселе неизвестным человеческому разуму.
Я махнул рукой, желая показать, что все его версии несостоятельны. Мы заспорили. Узнав о предмете нашей дискуссии, к нам присоединились другие члены экипажа, а в это время планетарный модуль вышел на орбиту Беллис, и нам, планетологам, было поручено выбрать место для посадки.
Тотчас выяснилось, что у Отса давно готов ответ и на этот вопрос.
- Почему-то, - сказал он, - никто не обратил внимания на ряд объектов в южно полушарии планеты…
Он замолчал и попросил компьютер показать изображение квадрата В(d)-27 в масштабе 10х10 км, а когда искомый участок возник на экране, изрёк:
- Это участок абиссали, некогда находившийся в двух тысячах метров под поверхностью моря. А теперь взгляните сюда, - он ткнул в некую точку и вновь велел компьютеру увеличить изображение. – Что это, по-вашему?
Нашим взорам предстали четыре круглых объекта, образующих равносторонний треугольник – три объекта по углам, а один, побольше, - в центре. Кто-то пожал плечами, кто-то пробормотал, мол, всё, что угодно; я недоумевал, почему Герман скрыл от меня своё открытие, и тоже молчал.
- Колония морских организмов вроде земных кораллов, - сказала Ольга Сантарелли, командир планетарной группы.
- Может быть, - сказал Отс. – Но тут есть парочка «но». Во-первых, если б это были останки живых существ, то они были бы не в единственном экземпляре, а ничего подобного нет ни в одной другой точке планеты. Во-вторых, в живой природе не так много объектов столь правильной геометрической формы. И тут напрашивается единственный вывод…
Он на секунду замолчал, но мы все уже догадались.
- Леди и джентльмены, - сказал Герман. – Возможно (я подчёркиваю – возможно!), мы имеем дело с артефактом. С объектами искусственно происхождения. А если это так, то мы с вами откроем новую страницу в истории человечества.
На борту разразилась буря. Когда она улеглась, решение совершать посадку в районе таинственных структур было окончательным.»
Питер Эллиот.
- На что, по-вашему, это больше всего похоже? – спросила Ольга, разглядывая компьютерную модель невероятного подземного объекта, построенную по результатам сейсмосканирования.
- На шарики, соединённые трубочками, - сказал Джонатан Янг, пилот планетарного челнока.
- На раздавленную кристаллическую решётку, - сказал Эллиот.
- На город, - сказал Герман Отс. – Больше всего это похоже на город. Подводный город.
Научно-жилой комплекс планетарной команды располагался посреди невыразительной, плоской как стол, покрытой песком и рыжеватой пылью равнины, некогда бывшей дном океана. Однообразие окружающего пейзажа нарушали только таинственные куполообразные объекты, торчащие из песка километрах в трёх от лагеря. Самый большой из них возвышался над песками на шестьдесят метров. Сканирование показало, что это лишь вершина айсберга. Его основание находится под слоем песка и пыли и представляет собой хаотичное скопление полых шаров, диаметром около десяти метров, и куполообразных объектов, размерами побольше, соединённых многочисленными трубами. Общая площадь объекта составляла около трёх квадратных километров.
Команда уже успела побывать на территории объекта, побродить среди таинственных образований, поводить по ним ладонью, ощущая через перчатку шероховатую структуру, напоминающую чешую огромного ящера. Химический анализ материала объекта показал, что это - некий полимер, в составе которого есть и углерод, и водород, и азот с фосфором. Полимер этот оказался чрезвычайно устойчив и к разрушительным перепадам температур, и к ультрафиолетовому излучению. Вопрос был лишь в том, чем он является – творением рук мыслящих существ или же продуктом жизнедеятельности морских организмов? Оба варианта казались вероятными. Космонавты плохо спали ночами, спорили и ждали, когда смогут наконец проникнуть внутрь (от сквозного бурения отказались сразу, опасаясь, что воздух может оказать пагубное воздействие на то, что тысячелетиями пребывало в законсервированном состоянии).
В тот день все вообще забыли про сон и еду – настолько велико было волнение. Накануне аэроботу удалось обнаружить в поверхности самого высокого куполообразного возвышения широкую трещину, длиной не менее десятка метров. Трещина начиналась под небольшим слоем песка, и добраться до неё не составляло никакого особого труда. В песчаные глубины был отправлен робот в грунтопроходной капсуле, именуемой «кротом». «Крот» с должным упорством пробуравил песок, вошёл в трещину, утягивая за собой метры телеметрического кабеля, и вскоре показал резкое уменьшение плотности. Он был внутри.
- Момент истины, - сказал Отс шёпотом. Все остальные хранили гробовое молчание.
Капсула раскрылась, и робот вышел наружу. К тому времени каждый уже был подключён к его сенсорам. Управление роботом осуществлял Джонатан Янг. Он дал команду включить прожектора. В тот же миг все вскочили со своих мест и замерли в немом изумлении.
Каждый почувствовал, что это именно он стоит посреди огромного помещения, тьму которого разгоняли лучи прожекторов паукоподобного механизма. Робот выбросил заряд хемолюминесцентных осветителей, и они повисли в воздухе, наполнив пространство ровным молочным светом.
Эллиот увидел стены, покрытые барельефами, созданными руками (или иными конечностями?) нечеловеческого творца, увидели высокие треножники, более всего похожие на гигантские канделябры, увидели странной формы сооружения, подобные абстрактным скульптурам. Пол помещения был частично покрыт слоем песка, проникшего сюда через трещину, и то тут, то там из-под него виднелись малопонятные предметы. В самом центре находился массивный куб, на котором располагалось нечто, напоминающее то ли разрезанного пополам морского ежа, то ли старинную морскую мину. А рядом – присыпанная песком и пылью мумия существа, чья морфология явно указывала на его разумность.
- Бог мой! – сказала Ольга. – Да ведь это…
- Храм, - закончил Герман.
В отсеке жилого комплекса началось форменное безумие. Люди, чей опыт космических полётов измерялся не одним десятком световых лет, кричали, смеялись, прыгали до самого потолка, будто малые дети. Они выпили в тот день большую часть имеющегося спиртного, грубо нарушив все мыслимые уставы и инструкции. Ибо действительно перевернули одну страницу в истории человечества и перевернули новую. Страницу, на которой написано: человек – не единственное дитя вселенной.
Файл # 2
«… господи, до чего же темно и тихо!...
Я не помню в подробностях день, когда мы лично впервые вошли в этот мёртвый храм. (Я говорю «храм», ибо сейчас точно знаю это. Но тогда мы не были уверены в религиозном значении куполообразного сооружения, и называли его храмом исключительно по аналогии с земными культовыми сооружениями.) То время было наполнено самыми разнообразными впечатлениями, которые сменяли друг друга и перемешивались в сознании, словно в калейдоскопе. А ещё всех нас пронизывало ощущение Тайны, то самое непередаваемое чувство, что имеет обыкновение безвозвратно уходить вместе с детством.
Именно потому я и не могу описать, как мы вошли внутрь, от и до – в памяти моей засели лишь отдельные сцены.
… вот я рассматриваю причудливые барельефы на стенах и поражаюсь странному виду изображённых на них существ – многоногих, бесформенных и в то же время несущих некоторые явно гуманоидные черты – лица, похожие на человеческие, рты, дующие в какие-то трубки или дудки, зажатые в осьминожьих щупальцах.
… вот Ольга аккуратно откапывает чудом сохранившиеся мумифицированные останки беллисианца и не перестаёт изумлённо восклицать, ибо обитатель этой планеты более всего походил на гротескный гибрид человека и рыбы. У него маленькая грудная клетка, закрывающая только сердце, три пары жаберных дуг, спинной плавник и необычайно длинный хвостовой отдел позвоночника, а вместе с тем – большая черепная коробка, огромные глазницы, кисти рук, почти такие же, как у нас…
… вот Герман, бледный от волнения (что заметно даже через стекло шлема), медленно обходит таинственную полусферу, ощетинившуюся непонятными отростками...
… вот Джонатан, задрав голову, насколько позволяет устройство скафандра, обозревает нечто, подобное абстрактной скульптуре или изображению застывшего хаоса, и приговаривает, что, мол, он-то всегда считал, что люди создают богов по своему образу и подобию…
С тех пор мы побывали в этом храме неизвестного (тогда ещё!) бога не один десяток раз, откопали если не весь подводный город, то значительную его часть, извлекли из-под слоёв песка множество удивительных вещей, но именно то, самое первое, прикосновение к руинам исчезнувшей цивилизации навсегда осталось в моей памяти, словно вырезанное резцом скульптора, того самого, что изукрасил барельефами храмовые стены. И именно тогда я впервые услышал этот звук.
Помню, я подошёл к таинственному, похожему на морского ежа, предмету, стоящему на постаменте высотой в человеческий рост, с удивлением отметив, что на торцах штырей нанесён некий символ, вроде руны или иероглифа. Я вытянул руку и осторожно тронул ближайший штырь. И тотчас отдёрнул руку, потому как тот, несмотря на тысячелетия, проведённые в полной неподвижности, легко, будто смазанный, подался внутрь полусферы. Я оцепенел и похолодел, ожидая чего угодно, вплоть до взрыва, но вместо этого услышал музыку. Она звучала где-то на пределе слышимости, и я сначала даже не понял, что это, но, чуть прислушавшись, распознал звучание неведомых духовых инструментов. Звуки были совершенно варварскими и одновременно мелодичными и даже эпичными, словно некие первобытные музыканты, дуя в свои дикарские дудки, сумели-таки постичь гармонию, ведомою ранее лишь Полигимнии.
- Откуда музыка? – спросил я.
- Какая? – отозвался Янг. – Никакой музыки.
- Будто где-то далеко кто-то играет на трубе, - сказал я. – Нет, не на трубе, а на чём-то попроще, типа дудки или свирели. Или флейты…
Герман повернулся ко мне. На мгновение выражение его лица изменилось, став одновременно испуганным и обрадованным. Но длилось это лишь краткий миг, и я не придал этому ни малейшего значения. После чего Отс недоуменно пожал плечами, точнее – постарался изобразить это движение настолько выразительно, насколько позволял скафандр.
- Проверь звуковые сенсоры! – посоветовала Ольга.
Я поступил проще, отключив их совсем. Мир за стеклом шлема погрузился в тишину. Смолкла и музыка.
- Так и есть, сенсоры барахлят, - объявил я.
Мы вернулись к работе.»
Питер Эллиот
- Знаешь, Герман, я думаю, это мой последний полёт, - сказал Эллиот. Оба, и Эллиот, и Отс, были свободны от вахты. – Хватит всего этого. Куплю дом где-нибудь на тихоокеанском побережье, обзаведусь наконец семьёй…
- Семьи сейчас не в моде! - хмыкнул Герман.
- К чёрту моду! - парировал Эллиот. - Веришь, я часто мечтаю о настоящей семье, чтоб была жена, детишки, не меньше трёх… Я думаю, что заслужил это и могу уйти из космонавтики с чувством выполненного перед всем сорокамиллиардным человечеством долга… А ты, Герман, чувствуешь себя обессмертившим своё имя?
- Я предпочёл бы настоящее бессмертие, - хмыкнул Отс.
- Я думал, мечты о вечной жизни – удел детей, впервые осознавших конечность своего существования, поэтов и древних философов, - заметил Питер.
- Брось! – сказал Отс. – Каждый, если только он физически и психически полноценен, втайне мечтает о том, как было бы хорошо жить вечно. Впрочем, это пустой разговор…
Оба замолчали. Молчание почему-то показалось Эллиоту напряжённым. Так бывало, когда кто-то из друзей хотел поделиться чем-то важным, но не мог собраться с духом. На сей раз нечто жгло разум Германа, стремясь быть высказанным.
- У меня ощущение, что ты позвал меня к себе, дабы сказать что-то важное, - решил ускорить развязку Эллиот. – Точно такое же выражение глаз у тебя было пятнадцать лет назад, когда ты влюбился в Аманду Ли.
По лицу Германа скользнула едва заметная улыбка, он придвинулся к Питеру и шёпотом спросил:
- Что ты думаешь о найденном нами в храме рыболюдей артефакте? Полусферической штуковине с торчащими штырями?
- Это всё, что тебя так взволновало?! – изумился Питер. – Ну-у… всё-таки я не специалист по внеземным культурам… Наверное, то же, что и все. Скорее всего, некий ритуальный атрибут без каких-либо практических функций.
Ко времени, когда происходил этот разговор, экипаж «Инсоленса» уже выяснил внутреннее устройство таинственного предмета путём его сканирования разнообразными способами. Эллиот знал, что внутри полусферы располагается толстостенный шар из довольно-таки сложного сплава. Внутри шара было пусто – в прямом смысле слова: нехитрый анализ показал, что там – самый настоящий вакуум. Стержни, подобные ежиным иглам, скользили внутрь шара, не нарушая его герметичности, и, если надавить до упора на каждый из них, их внутренние концы соединялись вместе в одной точке как раз в самом центре пустоты. При совершении такого рода действий не происходило ровным счётом ничего. Логично, что экипаж корабля пришёл к выводу о безопасности и бесполезности означенного предмета. А также о его исключительно религиозном назначении.
- В таком случае, что бы ты подумал, если б я сказал тебе, что знаю о предназначении этой вещи? – спросил Отс, по-прежнему не повышая голоса. – Более того, я знал о нём задолго до самой находки? Задолго до высадки на Беллис?
- Я подумал бы, что ты – прекрасная иллюстрация к диагнозу «космическое безумие», - невозмутимо ответил Эллиот.
Не говоря ни слова, Герман открыл рундук с личными вещами и извлёк оттуда некий прямоугольный плоский предмет в плотном непрозрачном полимерном пакете и положил его на столик перед Эллиотом.
- Смотри! – сказал Отс.
Питер недоумённо хмыкнул и вытащил из пакета большую книгу, одного взгляда на которую было достаточно, чтобы узнать в ней пришельца из давно минувших веков.
- Чёрт возьми! – выдохнул Эллиот. – И это три года лежало среди твоего барахла, и ты даже не заикнулся! Бог мой, Герман, я начинаю сомневаться, что знаю тебя так хорошо, как мне казалось!
Отс молчал.
- Сколько же ей лет? – рассуждал Эллиот. – Бумажные книги не издаются уже лет двести, но эта-то явно не из последних!.. Где ты её взял?!
- Долгая история, - махнул рукой Герман. – Она принадлежала одному старому австрийскому букинисту, а после его смерти досталась мне. Я, видишь ли, в приятельских отношениях с его внуком, которого я попросту упросил отдать книгу мне, что тот с радостью и сделал.
- Что-то не замечал за тобой страсти к коллекционированию старинных фолиантов, - сказал Эллиот, всё ещё не решаясь открыть книгу.
- А её и нет. Пит, ты же знаешь, я не собираю старые книги, мне была нужна именно эта… Кстати, если тебе интересно, ей около пятисот лет. Да ты полистай, полистай!
Эллиот принялся задумчиво переворачивать страницы. Текст был написан на архаичном немецком и напечатан совершенно неудобочитаемым шрифтом, так что понять содержание фолианта было весьма затруднительным. Название книги – «Невыразимые культы» - и имя автора – Фридрих фон Юнтц – Эллиот всё же исхитрился разобрать. А ещё в книге было много иллюстраций. Одни представляли собой разнообразные пентакли, гептаграммы и окружности, испещрённые то ли рунами, то ли некими иными магическими символами. Другие же, нарисованные скупыми штрихами и вместе с тем удивительно натуралистичные, вызывали гадливое чувство. Питер решил, что на них изображались способы человеческих жертвоприношений, причём, каждый из них был задуман так, чтобы принести обречённому на заклание наибольшие страдания. Иллюстрации третьего типа представляли совершенно фантасмагорических существ, созданных воображением безумного сюрреалиста, свалившего в один котёл части человеческих тел, моллюсков и червей, приправившего эту дикую первобытной протоплазмой, тщательно перемешавшего и вылепившего нечто, сообразно своей больной фантазии.
- А теперь открой сто пятьдесят вторую страницу, - посоветовал Отс.
Эллиот повиновался. И отпрянул: литография на означенной странице являла собой полусферический предмет с торчащими из него стержнями. Никаких сомнений – это была именно та проклятая штуковина.
Файл # 3
«…до сих пор не могу объяснить себе, как я согласился на эту авантюру. Предложение Германа сотворить описанный в книге ритуал представлялось мне средневековой дикостью, чудовищным бредом. Меня не убеждало даже стопроцентное совпадение рисунка в книге с реальным объектом. Конечно, случайностью это назвать было нельзя, но я уцепился за версию палеоконтакта или чего-то ещё в этом роде, начисто отвергая мысли о том, что в идеях фон Юнтца содержится хоть доля истины.
Кстати, о фон Юнтце. Герман много рассказывал об этой тёмной личности. Попробую изложить то, что осталось в памяти. Итак, граф Фридрих фон Юнтц, немецкий оккультист, живший на рубеже XIX – XX веков, любитель абсента и галлюциногенных препаратов. В молодости узнал, что его пра-пра-прабабка по отцовской линии была сожжена в Бамберге по обвинению в колдовстве и сговоре с дьяволом. Видимо, этот факт настолько повлиял на неокрепший разум юного Фридриха, что тот с головой нырнул в разные эзотерические и оккультные учения и даже совершил некое путешествие, которое сам он называл «чёрным паломничеством», а именно изъездил полмира в поисках средневековых трактатов, так ли иначе касавшихся взаимоотношений человека с тёмными силами.
В конце концов, мистические знания в голове графа оформились в некую систему, а под воздействием наркотических веществ он начал грезить об иных мирах и обитающих в тех мирах то ли богах, то ли демонах. В одном из подобных абсентных (или опиумных) откровений он увидел покрытую океанами планету в созвездии Пегаса. (Рисунок созвездия приведён в книге, и злосчастная звезда отмечена особо!) В глубинах океанов фон Юнтц узрел города, населённые жутковатого вида полурыбами-полулюдьми (в книге нет соответствующей иллюстрации, но подробное описание облика существ позволяло недвусмысленно сопоставить его с обнаруженным нами единственным трупом). Впрочем, Юнтц отметил, что эта раса не является коренным обитателем планеты, но кочует по космосу, охраняя великое знание – ключ к одному из божеств, упоминаемых ещё более древним арабским трактатом со смешным (как мне тогда показалось) названием «Аль Азиф-Азиф»… Свои видения граф также оформил в виде книги и даже нашёл издателя, что, впрочем, не удивительно, поскольку среди европейских декадентов того времени интерес к сверхъестественному был весьма велик. Несколько экземпляров «Невыразимых культов», предназначавшихся для ближайших соратников фон Юнтца, были выпущены в особом оформлении – с переплётами, материалом которым послужила кожа бесхозных трупов, хранящихся в морге медицинского факультета одного из германских университетов. (Одно из подобных «эксклюзивных» изданий в конце концов и попало в руки Герману. Узнав о том, что я держу книгу, переплетённую человечьей кожей, я с отвращением отбросил её, но потом всё же преодолел чувство брезгливости.)
Исходя из написанного в опусе фон Юнтца, штука, найденная нами на Беллис была ни чем иным как ключом, открывающим проход в ту часть мироздания, где царствует Азаг-Тот (или Азатотх). Герман пояснил, что в эзотерической литературе этот самый Азатотх именуется не иначе как «великий султан демонов» или «клубящийся хаос в сердце бесконечности», управляющий всеми вселенскими процессами (помню, как не смог сдержать усмешки при этих словах: «управление вселенскими процессами» - как же! ни больше, ни меньше!). А потом предложил мне воспользоваться этим ключом. Всё, что требовалось от меня, так это вдавить в полусферу все шестнадцать штырей в нужной последовательности. Герман заверил меня, что он расшифровал эту последовательность, когда сопоставил текст заклинания с произношением иероглифов, начертанных на концах стержней (расшифровка языка беллисиан было заслугой наших лингвистов). Заклинание состояло из шестнадцати строк, и Герман вычислил, какая строка какому иероглифу соответствует.
- И что тогда произойдёт? – спросил я.
- Бог его знает! Скорее всего, ничего, - пожал плечами Герман. – Как-никак, эта штука пролежала под слоем пыли почти двадцать тысяч лет. Но если есть хотя бы ничтожная вероятность того, что фон Юнтц был прав… Вдруг мы откроём новую грань знаний о мире? И, к тому же, может, тут и нет на самом деле никакой магии – просто устройство, активируемое определённой последовательностью звуков.
Сейчас-то я корю себя, что поддался его уговорам. С другой стороны, откажись я, он всё равно не отступил бы от задуманного, а, возможно, осуществил бы это жуткое действо на Земле, и тогда… кто знает, чем бы обернулось это для человечества?! А ещё я видел убеждённость (лучше назвать это одержимостью!) Германа в том, что ему вот-вот откроется изнанка мироздания, и не мог отказать ему в просьбе, даже несмотря на то, что считал эту просьбу абсолютно нелепой.
Так вот, не размениваясь на частности, перейду сразу к описанию того дня и часа, когда мы с Германом проникли в лабораторный отсек, выбрав время, когда там никого не было. Такое бывало крайне редко, особенно теперь, когда весь отсек был забит артефактами с Беллис, а потому в нашем распоряжении было не более получаса.
Мы заперлись в отсеке. Герман, напустив на себя торжественный вид, замер с раскрытой книгой в вытянутых руках, я же занял своё место у чёртовой штуковины, сгорая от стыда при мысли, что кто-то из экипажа застанет нас за этим дуракавалянием.
Герман прочитал первую строчку. Это было что-то вроде «Нгах нга аргх Азаттот!», и я удивился этому языку, явно не предназначенному для человеческого горла. А потом я вдавил первый стержень (последовательность нажатий на стержни Герман ввёл в мой персональный биокомп-имплантант, так что шпаргалка висела у меня прямо перед глазами). Ничего не произошло. Герман прочитал вторую строку, я вдавил второй стержень. Снова ничего, только вот где-то в глубине души я ощутил нарастающее беспокойство, которому, впрочем, не придал значения. Где-то после восьмой строки я обратил внимание, что голос Германа меняется. Он становился всё более громким, гортанным и… чужим, словно принадлежал уже не моему другу, но какому-то другому существу, которое вовсе не обязательно является человеком.
Отс выкрикнул последние слова, а я вдавил последний стержень. Ничего не произошло. Мы посмотрели друг на друга.
- Видишь, - сказал я. – Всё это полнейшая чушь!
Герман не ответил. Он стоял, сосредоточенно глядя в одну точку и слегка наклонив голову, словно прислушивался к чему-то. Я тоже замер и тотчас услышал этот звук. Тот самый, что впервые услышал на Беллис, когда оказался внутри храма, - варварское звучание невидимых дудок. Эта дьявольская музыка доносилась не извне – она шла прямо из глубин сознания, с каждым мгновением становясь всё громче и громче. В конце концов, вой стал просто невыносим. Он наполнял всё вокруг, пронизывая каждую клетку тела. Я почувствовал, что схожу с ума. Я зажал уши ладонями (хотя от этого не было никакой пользы), зажмурился и сжался в комок. Кажется, я даже кричал.
А потом всё стихло.»
Питер Эллиот
…флейты внезапно смолкли. Их невыносимый всепоглощающий звук просто оборвался, уступив место такой же всепоглощающей тишине. Питер почувствовал тошнотворную лёгкость в теле и осознал, что пребывает в невесомости. А ещё увидел, что по-прежнему держит книгу обеими руками и пялится в слова заклинания. Значит, он, как и Герман, не закрывал ушей во время этой дьявольской музыкальной вакханалии.
Эллиот поднял голову. Германа рядом не было. Его вообще не было в отсеке.
- Герман! – позвал Питер.
Звук собственного голоса его неприятно удивил – до того он был слабый, с визгливо-паническими нотками.
Эллиоту никто не ответил. Его мутило, в глазах почему-то двоилось, уши словно залили водой, а внутри поселилось чувство тревоги, перерастающие в ощущение свершившейся чудовищной катастрофы. Мысли путались, он ни на чём не мог сосредоточиться. Так прошло сколько-то времени. Питер не знал, сколько именно – имплантированный биокомп перестал функционировать: может быть, минут пять, может десять, а может и все полчаса.
Почувствовав себя чуточку лучше, Эллиот принялся летать по отсеку, надеясь, что Герман находится где-то рядом. Его не было. Более того, за всё то время, что Питер приходил в себя, ни единый звук не нарушил воцарившуюся тишину. А она была и в самом деле мёртвой. Эллиот понял это, когда обратил внимание, что не слышит, как работают системы жизнеобеспечения. Значит, отключились не только генераторы искусственной гравитации: не работали двигатели, молчал интерком, а самое главное - центральный компьютер, похоже, тоже был мёртв. Было и ещё кое-что: ни один осветительный прибор не работал, но всё окружающее пространство наполнял белый, холодный свет. Светилось всё, каждый элемент обстановки, но самое яркое сияние исходило от дьявольской полусферы. Впрочем, Эллиот не обратил на это внимания.
Питер направился к выходу из отсека. Дверь пришлось открывать вручную, потому как автоматика не работала. Перед тем как выйти, он поймал порхающую, подобно бабочке, книгу и сунул её за пояс. Впоследствии Питер так и не смог объяснить себе, зачем он это сделал.
Из отсека Эллиот выплыл опасливо, внутренне подготовив себя к тому, что, возможно, увидит свидетельства ужасной катастрофы. Нет, за пределами лаборатории ничего и никого не было. Было только мёртвое безмолвное пространство обезлюдевшего корабля. Понимание того, что он – единственный живой человек на борту, пришло само, пришло не путём размышления, но как откровение, данное свыше.
Невероятным усилием воли сдерживая подступающую панику, Питер позвал:
- Эй! Где все?
Едва его голос, многократно отразившись от переборок пустого коридора, затих вдали, Эллиот услышал ответ. То было слабый, еле слышимый смешок, будто кто-то хихикнул и осёкся. А след за тем кто-то будто бы сыграл на флейте. Дунул разок, выдул пару-тройку нот и перестал.
Звуки доносились со стороны центрального поста управления. В сложившейся ситуации и этот смех, и эта игра на флейте были настолько неуместны, что волна доселе не ведомого липкого ужаса накрыла Эллиота с ног до головы. Питер содрогнулся и замер в нерешительности. Появилось страстное желание найти укромный тесный уголок, забиться в него, сесть на корточки, закрыть голову руками, зажмуриться и ждать. Ждать, пока всё разрешится само собой.
- Не разрешится! – сказал себе Питер. Он сделал глубокий вдох, потом резко выдохнул, встряхнулся и медленно, но твёрдо двинулся к посту управления, перебирая руками по поручням.
Метр, другой, ещё метр. Вот отверстие вентиляционной шахты. Вот люк, ведущий в жилой отсек. Вот путь, ведущий к шлюзам. Вот трап, поднявшись по которому, попадёшь в медицинский блок. И нигде ни души. Эллиот даже не пытался строить догадки по поводу случившегося. Интуитивно он понимал, что стал свидетелем чего-то такого, что лежит за пределами его жизненного опыта и знаний.
До двери в рубку оставались считанные метры. Оставалось преодолеть их, открыть, крутнув рукоятку ручного привода, и попасть внутрь. А там… Возможно, компьютер ещё функционирует и даст ответы на все вопросы. Или хотя бы на два: что произошло? и где все? А, возможно, работает система связи и можно будет установить контакт с Землёй. Или может…
Гладкая твёрдая поверхность двери вдруг выгнулась навстречу Элиоту, вспухла, подобно раковой опухоли. Питер остолбенел. Тем временем огромный пузырь, вопреки физическим законам и здравому смыслу, отпочковался от породившей его поверхности, и поплыл по воздуху.
…Время загустевает, превратившись в вязкую тягучую субстанцию. Всё происходит в секунды, но парализованный изумлением и ужасом Эллиот видит, как чудовищный метастаз меняет форму, словно находясь в руках талантливого, но безумного скульптора. Ещё мгновение – долгое, ох, какое долгое! – и прямо перед Питером нечто невозможное, неописуемое и… неправильное. Это спрут, медуза, барнардианский скруддл, глубоководный биоформ – всё это и вместе ни одно из них. Это огромный безобразный мешок, а от мешка отходят щупальцы и отростки, десятки, сотни щупалец и отростков, и все они извиваются, переплетаются, склизко трутся друг об друга. А поверхность «мешка» кое-где розовая, как человечья кожа, кое-где красная, как мясо, а кое-где - цвета морской волны, как униформа экипажа. А спереди «мешка» выступ, и на выступе – лицо. Глаза, нос и рот, а в губах – флейта. И держит «мешок» флейту двумя щупальцам, оканчивающимися человеческими кистями, дует в неё, а только музыки не слышно. Питер смотрит на явившееся ему создание и понимает, что знает его. Это лицо на чудовищном осьминогоподобном теле – лицо его друга, Германа Отса. Не в силах более выносить кошмарного зрелища, Эллиот отпускает поручни, вынимает из-за пояса книгу, берёт её обеими руками, поднимает до уровня глаз и закрывается ей как щитом. Боковым зрением он видит, как монстр проплывает совсем близко от него, обдавая космическим холодом, и проходит сквозь переборку, словно она – не более чем иллюзия…
Когда схлынула первая волна шока, Питер развернулся и «побежал». Это было именно бегство – судорожное перебирание поручней одеревеневшими, негнущимися руками. Питер двигался, непрерывно содрогаясь, в сторону спасательной капсулы. Он вдруг понял, что единственное спасение от неминуемого безумия – немедленно покинуть корабль, ставший пристанищем вселенского ужаса. Капсула, или попросту – шлюпка, - это миниатюрный космический корабль, рассчитанный на пятерых и снабжённый сигнальным маячком: там есть небольшой термоядерный реактор, запас продовольствия на тридцать суток и пять анабиозных камер, в одну из которых можно лечь и уснуть хоть на тысячу лет, пока не найдут.
Коридоры, отсеки, трапы… Питер летел, и ему казалось, то тут, то там слышится писк адских флейт, нечеловеческое хихиканье и ещё некие гадкие звуки, напоминающие о чём-то слизком и мягком. Питер изо всех сил старался не обращать на них внимания.
Когда он почти уже добрался до шлюзового люка, на котором значилось и его имя, раздался новый звук, резкий и тревожный. То был скрежет рвущегося металла и ломающегося пластика. Палуба вздрогнула, выгнулась и вновь распрямилась. Потом волна прошла по переборкам. А потом Эллиот увидел трещину, наискось раскраивающую створки люка, словно что-то (или кто-то) разрывало корабль на части. «Инсоленс» агонизировал. Путь к шлюпкам был отрезан. Перед Эллиотом замаячила угроза быстрой и страшной смерти от эмболии и космического холода. Впрочем, о смерти в ту минуту он не даже не подумал.
Питер принял мгновенное решение – он бросился к отсеку, где находились скафандры для выхода в открытый космос. Эллиот прекрасно знал технические возможности скафандра, знал, что лишь отсрочит свою гибель, но всё равно предпочитал смерть от истощения энергоресурсов систем жизнеобеспечения жуткой смерти от неведомых сил, хозяйничающих на «Инсоленсе».
Минуты, в течение которых Эллиот добирался до нужного отсека, втискивался в скафандр, активировал его, открывал внешний люк, практически не отложились в памяти. Сознание будто заволокло пеленой, все действия выполнялись автоматически, а в ушах стоял только нарастающий скрежет деформируемого корабля.
Питер оттолкнулся от комингса люка и включил сразу все четыре двигателя, уносящие его прочь от «Инсоленса». Тишина. Только лёгкое жужжание агрегатов системы жизнеобеспечения (к счастью, их не постигла участь устройств корабля!) и шум собственного прерывистого дыхания. И непроницаемая чернота перед глазами. Ни единой звезды.
- Срань господня! – сказал Эллиот.
Файл # 4
«Это показалось мне странным. Сейчас, вспоминая собственные ощущения, не могу сдержать усмешку. Надо же, странным! Бог мой, а что вообще было не странным?!.. Так вот, я отключил маршевые двигатели и включил ориентационные, чтобы взглянуть на оставленный корабль. Возможно, если б я не сделал этого, я бы умирал сейчас с более спокойной душой. Я считал бы, что мы потерпели какую-то катастрофу, что всё, явившееся мне на борту, не более чем галлюцинации, вызванные шоковым состоянием. Возможно. Но я развернулся посмотреть на «Инсоленс»…
Мне чертовски трудно описать то, что я увидел. Мне не с чем сравнить это чудовищное зрелище. И всё же попробую. Вокруг действительно была кромешная тьма – ни звёзд, ни туманностей, ни любых других привычных космических объектов – только бесконечное непроницаемо чёрное пространство. На некотором расстоянии (думаю, около четырёх километов) от меня висела громада «Инсоленса». Я видел его, потому что весь корпус корабля бы охвачен сиянием. Ледяным, мертвенно-голубоватым сиянием. Но не это было главным. Корабль менялся. Менялся сам. Выглядело это так, словно невидимый скульптор разрезал обшивку корабля, отгибал отрезанное, разъединял части, комбинировал их по-новому. Звучит дико, но это и вправду было не разрушением, но созиданием.
Я оцепенел, глядя на этот акт творения, и потому не сразу обратил внимание на множество мелких объектов, клубящихся вокруг корабля подобно пчелиному рою. Сначала я принял их за обломки «Инсоленса» (потому как они тоже светились), но, малость придя в себя и включив электронный зум, тотчас понял, чем (точнее, кем) они являются на самом деле. Это был весь наш экипаж. Сотня спрутоподобных выродков, суетливо толкущихся в жуткой черноте. Некоторые из них запросто проходили прямо сквозь обшивку корабля, не оставляя никаких повреждений, а у некоторых в щупальцах были флейты, и они играли. В тот миг мне показалось, что я вновь слышу звук этих дьявольских дудок.
Спустя какое-то время я понял, что акт творения завершён. Корабль больше не трансформировался – он предстал передо мной в своём новом воплощении. Это было нечто страшное, дисгармоничное и… живое. Живое, ибо то, что ранее воплощало в себе достижение инженерного гения, теперь являло собой уродливое механическое подобие гигантского паука, омерзительно шевелящего во тьме многочисленными членистыми конечностями.
Как зачарованный смотрел я на действо, разыгрываемое передо мной неведомым Богом Пустоты под аккомпанемент флейт (а я уже не сомневался, что слышу их на самом деле), спектакль, сюжет и мораль которого доступны лишь нечеловеческому разуму обитателей этой запредельной черноты. А потом… потом чернота разорвалась. Как натянутый лист бумаги, в который ткнули чем-то острым. В образовавшийся разрыв высунулся слепящий червь (змей? щупальце?), сотканный из того самого мертвенно-голубого света. Я затрудняюсь даже приблизительно оценить его размеры (да и есть ли в этом мире размеры?), скажу лишь, что на конце этого сияющего отростка разверзлась круглая пасть и всосала в себя и многокилометрового биомеханического паука, и тех роящихся монстров, что были некогда моими друзьями. Всосала, как муравьед всасывает термитов. И убралась восвояси.
Я остался один в тишине и непроглядной темноте. Не знаю, почему я остался таким, какой есть. Наверное, это как-то связано с тем, что именно я производил манипуляции с этой штукой. Так это или нет, но я не превратился в космического спрута, не умер и даже не сошёл с ума от увиденного.
Я не буду оплакивать своих товарищей. Не буду хотя бы потому, что уверен – они отнюдь не мертвы. Возможно даже, в отличие от меня, они будут жить вечно (как и мечтал Герман). Также я не буду пытаться осмыслить случившееся и строить гипотез. Вселенная безмерно сложнее любых наших представлений о ней. И кто знает, с какими мирами граничит наша Метагалактика, и что за чудовищные сущности обитают в этих мирах! Длань одной из таких сущностей коснулась нашего корабля, а за девятнадцать тысяч лет до того коснулась Беллис, мгновенно превратив цветущую планету в иссохший кусок пыли. Нет, я поступлю по-другому. Я возьму книгу… Да-да, она всё время была со мной! Я ни на секунду не выпускал её из рук и даже сейчас она покоится в набедренном кармане скафандра! Я не знаю, случайность это или Провидение... или воля Тех, что властвуют за пределами чёрной пустоши… Какая разница?! Я возьму книгу и вновь прочту ту самую магическую формулу, которую произнёс тогда на «Инсоленсе». Я не знаю, что произойдёт. Если мне суждено стать одним из флейтистов Азатота и целую вечность играть во славу его… что ж, я буду играть! Если же не произойдёт ничего, я буду болтаться здесь, в этой черноте до тех пор, пока не иссякнут источники энергии и не прекратится регенерация воды и кислорода.
Итак, я достаю книгу… надо же, она сразу открывается на нужной странице!... Что ж, я начинаю…»
Андрей Молчанов.
- Нга’ах н’гаа фхтагн йа арг’х Азат‘тотх!
Мы вслушиваемся в необычные гортанные звуки заклинания. С каждым произнесённым словом голос Эллиота меняется, становясь всё громче и экспрессивнее. Вот уже отсек наполняют отрывистые истеричные выкрики, от которых по коже бегут мурашки, и… всё замолкает. Тишина.
Ещё пару минут мы все – я, Кристофер, Анна, Хироко и ещё несколько человек, включая капитана, - напряжённо вслушиваемся в эту тишину, пытаясь понять, что же произошло с Питером Эллиотом. Безуспешно. Танака качает головой, как бы говоря, что, мол, «есть многое на свете, друг Горацио». Кто-то вздыхает. В отсеке начинаются движение и разговоры: пора возвращаться к рутинным обязанностям.
- Тихо! Послушайте! – говорит вдруг Казарес, поднявшись с кресла. Все вновь замирают и замолкают, напряжённо прислушиваясь.
- Вы слышите? – говорит Анна. – Вы слышите эту музыку?
Я закрываю газа и сосредоточиваюсь. Да, я слышу. Где-то там, на самом краю слышимости мне удаётся различить этот звук. Поначалу он очень слабый, но нарастает буквально с каждой секундой. Я вижу, как бледнеют лица моих спутников, как беспокойно начинают бегать их глаза. Во рту пересыхает, сердце стучит часто-часто, в руках появляется дрожь. И доселе неведомый мистический страх наполняет душу.
Я явственно слышу звучание флейт.
2009.