В числе первых фильмов, которые когда-либо были сняты, значится крошечная американская лента 1895 года «Казнь королевы Марии Шотландской»: королева склоняется над плахой, и палач отрубает ей голову, которую затем поднимает и демонстрирует публике. Как доказывают эти несколько метров целлулоидной ленты, искусству кино изначально присуща та склон ность к ужасам, которая заставляла его в течение всей своей сорокапятилетней истории все снова и снова представлять на экране события, внушающие страх.
Воплощаются бредовые идеи, бесконечной цепью тянутся ис тории с убийствами, со скрупулезной точностью изображаются пытки, жутко искаженные лица даются крупным планом, картины войны превосходят одна другую по степени ужасности. И существует множество фильмов, где, как в картинах «Сан Франциско», «В старом Чикаго», «Ураган», «Суэц» и в недавнем фильме «Дожди пришли», с грубой наглядностью представлены стихийные бедствия. Не иначе как кинематограф чувствует себя призванным к тому, чтобы инвентаризировать все виды ужасов. Казалось, что от этого свойства кино можно отмахнуться, объявив его спекуляцией на присущей массам жажде сильных ощущений. Однако, хотя подобные спекуляции, несомненно, играют известную роль, столь же несомненно, что их наличие отнюдь не оправдывает той эстетической анафемы, каковой мы подвергаемся из-за постоянной разработки названных тем в кино.
Границы нового искусства не определяются существующими эстетическими условностями, а, скорее, складываются из особых возможностей этого искусства; к тому же только кино может показать такие сложные события, как стихийные бедствия или эпизоды войны, которые вообще невозможно объяснить с одной-единственной точки зрения. Лишь ему одному дано, как непредвзятому наблюдателю, глубоко проникать в зоны ужаса, из чего следует, что исконно присущая кинематографу склонность к сюжетам, вызывающим ужас, эстетически совершенно оправданна. Используя свои шансы, он, однако, не только прорывает границы, какие до сих пор были поставлены художественному изображению; он образно представляет события, которые там, где они фактически происходят, не терпят свидетелей, ибо под их воздействием каждый свидетель превращается в существо, исполненное страха, ярости и отчаяния. Фильм высвечивает явление ужасного, с коим обычно мы сталкиваемся в темноте, с объектом, который не представим в действительности в качестве зримого . Если внезапное обнажение ужасного поначалу действует ошеломляюще, – это неизбежно. И вот большинство фильмов пытается этого впечатления избежать, создавая иллюзию, что соответствующие сюжеты показаны с самыми благородными намерениями. Считается, что ужасные подосновы человеческого бытия открываются в их грубой наготе для того, чтобы получить возможность более выразительно подчеркнуть выводимые из них моральные и социальные требования: в американских фильмах никогда не показывают землетрясения, лунные приливы, пожары или песчаные бури, не позаботившись одновременно о том, чтобы буйство стихий способствовало нравственному очищению героя.
Добросовестные попытки возвысить и облагородить изображаемое, однако не могут в достаточной мере оправдать картины ужасов. Эти картины во многом теряют смысл, когда их не торопятся пропустить через сознание героев. В чем же заключается этот смысл? Всякое изображение есть игра с изображенным и, возможно, цель показа эпизодов с ужасами состоит в том, чтобы люди научились справляться с вещами, перед которыми они пока еще беспомощны. С другой стороны, существует опасность, что у зрителя притупится восприятие ужасов, которые он видит слишком часто, и, в конце концов, он привыкнет воспринимать их как нечто неизбежное. Однако рассуждения на эту тему уже выходят за пределы данного очерка.
(1940)