Вейбридж познакомился с таксидермистом в маленькой таверне Лимерика. Он только что вернулся с охоты в Сив Фенн, где добыл трех уток со сверкающим лазурными пятнышками оперением и великолепного розового крохаля. Таксидермист был очень стар, его сгорбленная фигура напоминала полузакрытый складной нож. Но он был в шубе из морской выдры, несомненно, стоившей приличную сумму.
Вейбриджу было лет тридцать, и стальные мышцы бугрились под толстым свитером из коричневой шерсти.
— Отличные выстрелы, — пробормотал таксидермист. — Эти крохали очень осторожны, и к ним нелегко подобраться на выстрел.
Охотник не относился к числу хвастливых болтунов, но собеседник задел его слабую струнку; он устроился поудобнее за столом, возле которого сидел старик, и заказал грог, потому что погода была ветреной и дождливой.
— Я следил за ним почти час, — начал он свой рассказ, — пока он кружил над болотом. Всего один-единственный солнечный луч пробивался сквозь тучи, играя над простором равнины, и он то и дело вспыхивал, освещая крохаля, похожего на летающую призму, разбрасывающую вокруг разноцветные огни и постепенно опускающуюся на воду.
Старик завладел тушкой убитой птицы, на оперении которой виднелись только две красные звездочки, два рубина.
— Жаль, — пробормотал он, — что у крохаля повреждено крыло: любой натуралист отдал бы за него хорошие деньги.
Вейбридж беззаботно пожал плечами; он любил не деньги, а охоту, ее уловки и хитрости, ее радости и огорчения; кроме того, болота были у него в крови.
— Это неважно, — сказал он. — Однажды мне удалось подстрелить огромную дрофу, но я не мог гордиться этой добычей, потому что птица была обессилена тремя сутками борьбы с западным ветром и пряталась в кустиках солянки, едва способная подняться на крыло. В другом случае я просто закричал от радости, всадив дуплет в стайку лысух, маневрировавших с юркостью быстроходных катеров между полосками тумана и островками камышей.
— Ах, юность, — проворчал старик, приказав жестом бармену наполнить стаканы.
Они молча выпили. Затем таксидермист продолжил беседу.
— Вы охотитесь в Сив? А вы когда-нибудь были на болоте Фенн у Шеннона?
Вейбридж удивленно посмотрел на собеседника. Вопрос был весьма неожиданным в устах чужака.
Фенн — это огромное отвратительное болото, расположенное на самом побережье Ирландского моря. Оно считается крайне опасным из-за своих зыбучих песков и глубоких впадин, заполненных жидкой грязью. Самые большие любители охотничьих приключений из осторожности старались держаться подальше от него.
— Нет, — откровенно ответил Вейбридж, — потому что я умею отличать отвагу от безрассудства. Вероятность несчастья при охоте в Фенне слишком велика, и она не может быть компенсирована возможными результатами, сколь бы ни были они замечательны.
— Даже если бы вам удалось подстрелить вюлка? — пробурчал старик.
Вейбридж был веселым человеком с открытым характером, но его воспитанность несколько пострадала за годы одинокой жизни в самых диких местах, где он охотился. Поэтому он грубо рассмеялся и резко ответил:
— Вы сошли с ума, сэр!
По-видимому, старика ничуть не задела невежливость охотника. Он медленно покачал своей убеленной сединами головой.
— Мой господин, вы — человек, увлеченный спортом, и не просто спортом, а его самой благородной разновидностью — охотой. Я — человек науки, и от ее имени я говорю вам: нет, сэр, я не сошел с ума.
Слова старика, произнесенные таким серьезным тоном, произвели впечатление на Вейбриджа.
— Вообще-то за мою жизнь я слышал пару раз про эту легендарную птицу, которую вы называете вюлком, — признал он.
— И каждый раз обстоятельства были весьма трагичными. Первый раз я услышал о ней, когда Нэт Лэмб отправился в Фенн на ее поиски. Лэмб был грубым, лишенным воображения существом, но великим охотником. Я видел, как он плакал над своим старым ружьем, потому что оружейник отказался отремонтировать его неизвестно в который раз, опасаясь неизбежного разрыва ствола. Он был способен целыми ночами в ледяную погоду подкарауливать белых вюлков — этих поразительных животных, хитрых, как дьяволы, которыми они и являются на самом деле.
Его пригласил какой-то ученый для охоты на вюлка. Лэмб не верил в него, но... не захотел упустить даже малейший шанс подстрелить такую необычную дичь. Он целыми днями бродил по Фенну. Каждое утро пастор, глядя, как он в очередной раз собирается на охоту, негромко читал молитву, предназначенную для умирающих. Однажды вечером Лэмб не вернулся — зыбучие пески Фенна поглотили его.
— Вот как? — сказал старик. — А второй раз?
Губы охотника сложились в горькую гримасу.
— Это была женщина, Тильда Аскрофт, удивительное создание, лучшее ружье Ирландии. Она охотилась на тигра в недоступных джунглях Терая, месяцами жила с охотниками на Фарерах, на небольшом островке, истрепанном северными бурями и населенном голубыми крысами. Она тоже согласилась выполнить фантастическое поручение.
Лицо Вейбриджа помрачнело, и он стал говорить совсем тихо, словно ему было трудно продолжать.
— Она взялась за это дело ради денег, потому что ее жизнь, отданная охоте, обходилась ей очень дорого. У нее уже появились долги, а она давно мечтала об экспедиции на Крайний Север, чтобы поохотиться на полярных животных. Ей пообещали крупную сумму, если она добьется успеха. Она увязла в зыбучих песках недалеко от островка, находящегося в самом центре Фенна. Это небольшой холмик, возвышающийся над зловещим пространством болота. Ей было всего двадцать восемь лет. После трагедии ее жених покончил с собой; возможно, вы читали об этом в газетах. Лью Саммервиль, чемпион по теннису из колледжа Белфаста.
— Извините меня, — вежливо ответил старик, — я ничего не понимаю в том, что касается спорта и его героев. Я живу среди моих книг, скальпелей, приспособлений для набивки чучел и результатов моих трудов. Но я говорю вам правду, мой друг. Вюлк существует, в этом не может быть сомнений. Он опять кивнул бармену, и стаканы тут же были наполнены грогом, горячим и благоухающим всеми пряностями тропиков.
У Вейбриджа немного кружилась голова, но когда удавалось поговорить об охоте, он мог засидеться до закрытия таверны, лишь бы его слушала благодарная аудитория.
— Расскажите, что вы знаете о вюлке, — неожиданно попросил он.
Старик долго растирал свои сухие руки с похрустывающими суставами, потом прищурил глаза, и быстрые зеленоватые огоньки мелькнули в узких щелях его дряблых век.
— В доисторические времена, — начал он, — впрочем, простите мне такое слишком педантичное начало, — земля, вода и небо были населены существами, которые показались бы нам чудовищными, хотя на самом деле это были замечательные создания, олицетворявшие силу и могущество. Я избавлю вас от упоминания их варварских названий вроде бронтозавра, плезиозавра и тому подобных.
Над поверхностью огромных болот в те времена кружилось одно невероятное создание — птеродактиль. Это был живой кошмар: перепончатые крылья летучей мыши, когти орла, голова ящера с грозными зубами. Когда динозавры исчезли из подлунного мира, птеродактиль все еще парил в его небе, хотя к тому времени он уже сильно изменился. Он стал гораздо меньше, хотя и был по-прежнему чудовищен. Он покинул тропики и перебрался далеко на север, где приспособился к умеренному климату, — он не мог решиться на схватку с холодами Крайнего Севера.
Таксидермист немного помолчал, потом топнул ногой и продолжил:
— Здесь, в наших краях, испытывающих благотворное влияние теплых вод Гольфстрима, он оказался на границе земель, пригодных для его обитания. Он пришел сюда... и остался здесь! Его дурацкое название — вюлк — происходит от крика, с которым он лавирует в воздушных струях сурового дыхания Атлантики. И я говорю вам, охотник, что если в мире и осталось место, где он может найти убежище, то это именно Фенн, гнусное болото, сопротивляющееся любому проникновению человека.
— Это относится к любому человеку, но только не ко мне! — запальчиво бросил Вейбридж. — Если только ваш вюлк действительно существует, то вы не найдете никого, кроме меня, чтобы подстрелить его. И я беру на себя обязательство сделать это.
— Ваша цена? — холодно спросил старик.
Вейбридж гневно взглянул на собеседника.
— Повторяю вам, сэр, вы сошли с ума... Если ваш вюлк съедобен, я поджарю его на вертеле; если же у него столь же отвратительный вкус, как у трехлетней лысухи, и прибью его над воротами моего сарая, чтобы отпугивать котов и воров.
— Ладно, — согласился таксидермист. — Я могу понять, что люди согласны работать и даже рисковать жизнью исключительно ради славы. Тогда я сообщу вам еще вот что: животные его вида всегда поднимаются в воздух перед окончанием бури.
— Благодарю вас, — пылко сказал Вейбридж. — Это действительно важная информация. Охотником может быть лишь тот, кто знает повадки животных, на которых охотится. До свидания, сэр; если вы еще пробудете немного в Лимерике, вы услышите обо мне.
Вейбридж обошел свою псарню, внимательно вглядываясь в великолепных, взволнованно лаявших животных. Они явно почуяли, что их хозяин собирается на охоту.
Намеченный поход был весьма рискованным предприятием, и он знал, что инстинкт позволит собаке избежать опасных участков с зыбучими песками, предохранит от глубоких ям, заполненных жидкой грязью.
В этом деле он не мог положиться ни на Сноу, ни на Флэма, на этих двух сеттеров, одного белого как снег, другого рыжего, словно радостное пламя, животных умных и осторожных. Его взгляд надолго задержался на Тампесте. Это был породистый пойнтер, гибкий, как хлыст, подчинявшийся только одной могучей страсти — страсти к преследованию добычи. Вейбридж любил его, словно отец сына, прощающего любые проделки своего озорного детища.
— Это единственный мой пес, который не является рабом, — говаривал он. — Он не только не раб, но его едва ли можно назвать даже слугой.
Собеседники, не понимавшие его, спрашивали:
— Так кто же он, ваш Тампест?
— Это друг, — серьезно отвечал Вейбридж, — друг и союзник.
Он открыл дверцу отсека, и пойнтер, стрелой вылетев наружу, принялся яростно преследовать голубей, клевавших рассыпанное по двору зерно. Остальные псы затянули долгую жалобную песню разочарования и ревности.
— Тамп, — пробормотал хозяин, — этот день будет для нас или удачливым, или ужасным.
Немного поколебавшись, он снял со стены автоматическое пятизарядное ружье.
Он не любил это оружие, казавшееся ему несправедливым и нечестным. Любая дичь может надеяться на спасение бегством, если у охотника двустволка, но она теряет все шансы на спасение перед настоящей очередью смертоносного свинца из автоматического ружья.
Вейбридж всегда старался быть как можно более лояльным по отношению к преследуемым животным — он покраснел бы от стыда, случись ему подстрелить зайца на лежке. В принадлежавшем ему имении он запретил повсеместно сенокос, за исключением небольших участков на лугах; таким образом, у дичи было больше возможностей для того, чтобы скрыться от преследования. Автоматическое ружье, мгновенно выбивающее половину стаи куропаток или уничтожающее утренний квартет куликов, дает неопытному стрелку право, по меньшей мере, на два неудачных выстрела, а поэтому использование подобного оружия — дело весьма неблагородное.
— Ба! — сказал он, тщательно проверяя эжектор, — Я бросаю на чашу весов зыбучие пески — они должны весить достаточно, почти столько же, сколько весит моя жизнь!
Тампест пристроился рядом с ним, потому что он никогда не соглашался покорно следовать за хозяином, уткнувшись носом в его пятки. Он путешествовал на равных с человеком, находя, по-видимому, удовольствие в обращенных к нему словах.
Вейбридж оставил Сиве слева и двинулся в сторону моря. Пойнтер поднял кверху морду с нервно подрагивающим носом, обратив ее к близким болотам, откуда сорвались и унеслись вдаль чирки. Потом он сделал стойку перед странно высокой на своих ногах-ходулях водяной курочкой, которая тут же помчалась прочь с громким паническим криком, оставляя за собой двойной расплывающийся след на муаровой поверхности воды.
— Мы начнем от скалы, — промолвил Вейбридж.
Тампест, несомненно, понял его, потому что тут же бросился в направлении находившейся к западу от них янтарной гряды. Наверное, при этом он думал о беспорядочных стаях белохвосток и о черных утках, этом зловещем отродье, проклятье приморских болот.
Достигнув скалы, Вейбридж остановился и прошелся взглядом по длинной каменной гряде пепельного цвета.
Он знал, что в миле от места, где они находились, скалистая гряда резко обрывалась, оставляя проход для короткой реки, рождавшейся в Фенне. Ему нужно было подняться вверх по ее течению, чтобы оказаться в недоступном районе.
Утро было серым, но ясным. Горизонт, омытый вчерашним дождем, поднимался к небу дымными языками испарений и раздувшимися сосками отмелей.
Над вершиной скалы гонялись друг за другом небольшие тупики, эти морские попугаи, пищавшие от удовольствия; фламандские чайки яростно прогоняли со своих пьедесталов больших черных навозных жуков.
При виде этой привычной картины Вейбридж улыбнулся. Странное меланхолическое чувство овладело им. Не совсем понимая, зачем он это делает, он машинально заключил перемирие со всеми своими бывшими противниками.
В десяти шагах от него взлетел красный крохаль, громко зафырчал крыльями. Вейбридж не шевельнулся, и Тампест заскулил, перестав понимать своего хозяина.
Где-то в глубине сознания охотника рождалось смутное ощущение братства по страху со всеми созданиями, которым несет смерть рука человека. Через совсем короткий промежуток времени он сам может стать добычей, заблудившейся на охотничьей тропе и преследуемой самой зловещей тенью, какую только можно вообразить.
За поворотом скалы появился Фенн, огромное зеркально отсвечивающее пространство, усеянное пятнами в виде ромбов. Почти в самом его центре к низким тучам поднимался конус холма.
— Я знаю примерно милю пути по твердой земле, Тамп, — сказал Вейбридж, — а потом... да хранит нас Господь!
Пойнтер обогнал Вейбриджа; он не искал добычу, а внимательно принюхивался к волнам бриза, доносившим до него запахи падали и гниющей растительности. Вейбридж увидел перед собой ставший гораздо более близким огромный рисунок поля для игры в классики с почти одинаковыми четырехугольниками. Неожиданно он заметил стайку кроншнепов.
Это замечательные представители многочисленного племени куликов с задорно задранными кверху клювами, похожими на нос парижского мальчишки-посыльного. Они невероятно подозрительны и дьявольски осторожны, а поэтому оставляют твердые пляжи и речные косы заносчивым розовым крохалям и шаловливым зуйкам; сами они предпочитают держаться зыбучих песков, считая, что в подобных местах будут находиться в безопасности, недоступные для свинцового дождя.
Птицы увидели человека и хором закричали, пораженные его отвагой. Сначала они суетились на самой границе твердой земли, затем перебрались небольшими шажками, постепенно и осторожно, на коварный ковер тины и полузатонувших водорослей. Вейбридж, обогнув их убежище, продолжил свое вторжение в Фенн, осторожно проверяя палкой почву перед собой.
С первого взгляда все вокруг не внушало опасений: языки твердой и почти сухой земли узкими полосками вдавались в болото; они легко выдерживали его вес; даже его следы не заполнялись водой. Рисунок поля для игры в классики исчез из поля зрения охотника, сохранившись только в его памяти. На какое-то мгновение в его мозгу возникло сравнение: в этой призрачной игре, партия которой разыгрывалась в Фенне, он был всего лишь ставкой, брошенной в самый центр разбитого на клетки поля.
Воздух вокруг него был насыщен странной смесью спокойствия и бешенства, что характерно для периода окончания северной бури, когда то и дело чередуются полная тишина и внезапное завывание последних порывов ветра. Вдали темная стайка чибисов, похожая на низкое облако, рассыпалась над похожим на четки рядом заболоченных стариц.
Временами Вейбриджу казалось, что он слышит приглушенные трубные клики. Оглянувшись на скалу, он с удивлением заметил, что она находится гораздо дальше от него, чем можно было подумать, и его сердце сжалось перед огромным враждебным пространством, где нельзя встретить ни души; только он находился здесь, словно чуть заметно передвигающийся центр этого пространства.
Впрочем, рисунок горизонта вокруг него постепенно менялся, словно отражая прихоти следующих друг за другом миражей. Там, где охотник ожидал увидеть море, вырастала молочная стена скалы; заросли камыша, замеченные им точно на юге, неожиданно исчезали, и вместо них там оказывались длинные островки мертвых водорослей. Он содрогнулся перед могуществом этой магии озер и болот, почувствовав, что его понемногу охватывает великий ужас болотных пространств.
Центральный холм заметно приблизился; узкая полоска охристого песка соединяла его с оставшейся позади пройденной частью пути. Этот черный, словно из сажи, бугор олицетворял для охотника безопасность и отдых. Добравшись до вершины холма, он будет возвышаться над этой бесчеловечной землей; он сможет изучить пути отступления к покинутой им суше; находясь там, он заполучит все секреты Фенна. На болотах трудно оценить расстояние на глаз, и когда Вейбридж прошел половину песчаной полоски, ему показалось, что он ничуть не приблизился к цели.
Тампест уже некоторое время плелся рядом с ним, и в поведении пса ничем не проявлялось его обычное на охоте радостное возбуждение. Время от времени хозяин замечал, как пес бросал на него беглый взгляд красных задумчивых глаз. Неожиданно собака остановилась, поймала носом струйку ветерка и заскулила. После этого Тампест несколько раз хлестнул себя хвостом по дрожащим бокам.
— Эй, Тампест, — бросил хозяин, — что это значит? Пойнтер пристально посмотрел на него и съежился.
— Что такое, никак ты боишься? — удивленно спросил Вейбридж. В этот момент из сердца болотистой равнины до него долетели странные звуки. Это была словно смесь двух совершенно разных шумов: приглушенного треска раздираемой плотной бумаги и острого скрежета напильника, вгрызающегося в металл.
Охотник не смог отыскать в своей памяти ничего похожего, хотя звуки отдаленно походили на пронзительный скрип некоторых крупных птиц — таких, например, как стервятники, — раздирающих на части добычу.
— Там... — начал Вейбридж, но тут же замолчал. Его охватило предчувствие несчастья — пойнтера уже не было рядом с ним.
Охотник резко повернулся на каблуках, и... невыразимая печаль охватила его: вдали, уже приближаясь к повороту песчаной дорожки, к горизонту стремительно мчалось светлое пятно, испещренное огненными языками... Тампест дезертировал. Тампест предал его...
— Вот я и остался один, — пробормотал Вейбридж, — причем наверняка лицом к лицу с чем-то страшным, иначе Тампест не стал бы спасаться бегством.
Что-то мелькнуло между небом и водой, бросив на мгновение беглую тень на холм.
Охотник увидел двойное красное лезвие мощно распахнутых крыльев, что-то вроде изуродованной лапы, вонзающей в воздух кривые когти. Страшный скрежет ржавых дверных петель штопором впился ему в уши.
Это был вюлк.
* * *
Вейбридж выстрелил: один раз, второй, третий. Воздушное чудовище заложило крутой вираж, скользнуло вбок и внезапно устремилось к воде в жестком беспорядочном падении.
— Ура! — завопил Вейбридж. — Ура!!
Он кинулся вперед.
Чудовище трепыхалось на поверхности воды в двух десятках шагов от него, похожее на оболочку громадного воздушного шара, почти полностью спустившую воздух.
Охотник почувствовал, как неистовая радость охватила все его существо. Потом чья-то рука схватила его за левую лодыжку; другая такая же рука — за правую. Он ощутил два коротких толчка, будто смертельная сила рванула его вглубь. Ему показалось, что уровень воды в окружающем его болоте резко поднялся; холм, словно прыгнул в небо. Вейбридж понял, что внезапно стал ниже ростом. Он стал совсем невысоким — его колени очутились на уровне земли. Он попал в ловушку зыбучих песков. Он понял, что короткой победой над воздушным монстром заканчивается его человеческое существование.
* * *
Когда песок достиг плеч Вейбриджа, он уже ничего не видел и не слышал. Большинству из тех, кто думает о погибающих в трясине, обычно вспоминается бессмертное художественное произведение; к счастью, эта великолепная проза солгала. Агония погружающегося в зыбучие пески не может продолжаться до того самого момента, когда поднимающийся кверху мрак песка начинает застилать глаза несчастного.
Дело в том, что как только грудь гибнущего оказывается в тисках земли, его жизнь угасает.
Глаза Вейбриджа в последнем порыве отчаяния впились в далекую перламутровую дымку — и остановились, остекленев, навсегда. В это время в двух милях от места трагедии, на южном мысу, какой-то человек вышел из зарослей камыша и стал неторопливо настраивать мощный призматический бинокль.
— Конец, — пробормотал он, глядя на то место, где его слабые глаза различали только колеблющиеся тени.
Он уселся на поросшую травой землю, достал коробку пастилок из своей сумки и принялся жевать их. Затем снял усталым жестом свою широкополую шляпу-боливар.
Обнажился странный грушевидный череп с торчащим на самой макушке жестким рыжим хохолком.
— Отличная работа, мой красавчик, — ухмыльнулся он. — Вот уже и мистер Вейбридж медленно опускается к центру Земли. Я думаю, что он встретится там со своей красоткой, да и со многими другими, клюнувшими на твой жуткий мираж. Ну, а ты теперь можешь вернуться в свое убежище, чтобы дрыхнуть там, в настоящей ванне из фосфора, наслаждаясь отдыхом и покоем.
Крылатое чудовище тяжело поднялось в воздух и натужно замахало крыльями в туманном воздухе.
— Вернись! Вернись же! — крикнул ему вслед человек.
Вюлк затрепетал, наклонился, круто опустив одно крыло к земле и задрав к небу другое... и внезапно растворился в воздухе, превратившись в дымок, завившийся спиралью в вечернем воздухе.
— Вернись, мой красавчик!
Волнующееся облачко дыма скользнуло к одинокому человеку, на мгновение черным ореолом обвилось вокруг его головы и исчезло. Хохолок на макушке человека вздрогнул и засветился, словно его зажег случайный луч солнца.
— Стоп! — простонал человек.
Он резко вскочил на ноги и протянул судорожно стиснутый кулак в сторону стайки куликов, с криками проносившихся высоко в небе мимо него.
— Я никогда не мог убить ни одного животного! Я ни разу в жизни не вскинул к плечу ружье! Его отдача наверняка бы швырнула меня наземь. Но я всегда жаждал охотиться, как они, преследовать испуганного зверя, загонять его в последнее убежище и, настигнув там, убивать! Но природа не дала мне сильных мускулов!
Яростным движением он вздернул рукав своей одежды, из-под которой выглянула тощая, словно у скелета, рука мертвенно-бледного цвета.
— Я всегда имел дело только с трупами животных, отвратительно вонявшими падалью! Моя доля в добыче ограничивалась потрохами, гидрофобной ватой для набивки мертвых животов, йодоформом, уничтожающим запах, и парафином для склейки шкур. Я плакал от бешенства и душевной муки над книгами приключений, над рассказами об охоте, над спортивными страницами журналов. Все эти мужские радости были недоступны для меня, потому что я был, слаб и беспомощен, и мое тело было полностью лишено какой-либо человеческой красоты.
Своим узловатым пальцем человек яростно постучал себя по голове, отозвавшейся странным деревянным звуком.
— Но появилась иная сила! — прорычал он, — Та, что породила вюлка... Та, что породила Шедоу... Ах, Шедоу!
Он повернулся к зеркально поблескивающей безбрежности вод...
— Шедоу, покажись!
Вода закипела, огромный серый купол, запятнанный зловещими тенями, появился над ее поверхностью.
— Посмотри на меня, Шедоу, посмотри, моя красавица!
На поверхности купола прорезались два чудовищных глаза, ужасных, словно две полных луны или два иллюминатора, из которых хлестало жидкое пламя. Затем из воды простерлись в воздух гигантские щупальца, полные жестокого томления.
— Возвращайся к себе, Шедоу... на сегодня достаточно, я больше не могу... а тебе нужно подремать...
Поверхность моря опустела.
Человек встал. Опускающаяся ночь превратила его плащ в пару огромных крыльев.
— Меня зовут Хингль! — прорычал он в лицо безбрежности.
— Хингль! И я творю ужасное, а из ужасного я создаю смерть!
Поперхнувшись, он закашлялся, хлебнув плавающих в вечернем воздухе хлопьев тумана.
— Становится прохладно, — жалобно промямлил он, — и этот туман исключительно вреден для моих легких.
Медленным шагом усталого работника он направился прочь от кромки болота, с жадностью пережевывая таблетки, отдававшие камфарой и йодом.