Пару лет назад я обратился в один мужской журнал у нас в Киеве, чтобы предложить свою прозу. Мне отказали, но попросили написать статью о каком-нибудь известном авторе. Я не ждал такого поворота, но согласился, сразу подумав о любимом мной Брэдбери (возможно, вспомнил, что в молодости он писал произведения в жанре ужасов или что его знаменитая повесть "451 по Фаренгейту" была впервые опубликована не где-нибудь, а именно в самом известном мужском журнале "Playboy"). Однако по пути домой передумал и решил написать о Кинге.
Во время написания статьи я заметил, что невольно акцентирую внимание на тех моментах, которые меня, как начинающего писателя, волнуют более всего самого. Если сюда заглянул начинающий писатель или просто поклонник Стивена Кинга, возможно, эта статья покажется любопытной.
Видите вон ту грунтовую дорогу, петляющую через лес? Да, именно эту. А человека, который только что вышел из-за поворота? Видимость прекрасная, потому что сейчас ясный июньский день. Здесь, в Новой Англии, лето — самое благословенное время. По походке мужчины сразу заметно: он идет привычным маршрутом. И это действительно так — каждый день по четыре мили. Ему немногим за пятьдесят; он в очках, скрывающих глаза за толстыми стеклами, отчего взгляд кажется обманчиво рассеянным. Большая часть его пути пролегает через лес; дорога вскоре повернет и оборвется у двухполосного шоссе номер пять между Бетелем и Фрейбургом.
Нас слегка раскачивает — ведь мы наблюдаем за человеком глазами большого черного ворона по имени Горг, сидящего на ветке дерева.
Вокруг ни души; о нашем присутствии человек, конечно, не догадывается. Бормочет вполголоса, будто общаясь с невидимым собеседником — возможно, вспоминает разговор с сыном, которого отвез утром в аэропорт Портленда, или обдумывает деловую встречу на будущей неделе… он вдруг останавливается, выбрасывая вперед правую руку — характерный для вестернов жест. Пуф-ф! Человек улыбается — в жизни это движение выходит в несколько раз медленнее, чем в его воображении, — и что-то добавляет вслух. Мы улавливаем лишь одно слово — Роланд.
Вот и шоссе номер пять. Его вид сразу вызывает у нас дурное предчувствие.
Когда человек ступает на дорогу, беспокойство перерастает в уверенность: где-то там впереди его поджидает опасность. Возможно, даже смерть.
Летим на север вдоль хайвея, опередив одинокого пешехода на четверть мили, и устраиваемся ровно меж двух столбов электропередачи в двадцати футах над землей. Наш взгляд прикован к участку пути, где дорога круто берет в гору. Снизу он не просматривается.
Вскоре появляется светло-голубой фургон, опасно виляющий из стороны в сторону. Горг срывается вниз, а мы успеваем заглянуть в салон. Водитель почти не следит за дорогой. Его зовут Брайан Смит, и вскоре это имя станет известно всей Америке. Он развернулся назад и пытается отпихнуть от кулера с мясом собаку-ротвейлера по кличке Пуля. «Оставь его в покое, чертова псина!» — орет Смит; виражи фургона на узком шоссе, похоже, его не слишком волнуют.
До гребня уже совсем ничего. Горг достигает его вершины раньше (и мы вместе с ним) и опускается на ветку сосны. Человек в очках беспечно идет навстречу несущемуся фургону, скрытому гребнем. Он слышит звук мотора, но не знает, что находится с машиной на одной линии.
Когда фургон выскакивает на холм, в глазах пешехода успевает отразиться лишь удивление… Жуткий удар перебрасывает человека через крышу, и тот падает на обочину в пятнадцати футах от места столкновения (Горг просто в восторге).
Брайан Смит не сразу понимает, что произошло, — в момент удара он вообще не смотрел на дорогу. Потом замечает на соседнем сидении окровавленные очки, влетевшие через разбитое лобовое стекло.
— Все-таки не олень… — бормочет Смит, выбирается из фургона и медленно приближается к лежащему человеку. Его лицо в крови, обе ноги вывернуты под неестественным углом к туловищу…
Пуля уже вертится рядом, будто четырехпалый стервятник, и принюхивается с плотоядным интересом. Смит загоняет ротвейлера в фургон, пока собачка не принялась слизывать кровь с головы раненого.
Затем склоняется над человеком и минуту пристально изучает его лицо.
— А ведь мы знаем этого парня, Пуля, — говорит он в сторону фургона. И уже почти весело: — Кажись, это Стивен Кинг.
***
Безнадежно спрашивать у беллетриста, особенно работающего в жанре саспенса, почему он что-то написал именно так, а не иначе — правдивого ответа все равно не получите (это справедливо почти ко всем вопросам, которые начинаются со слова «почему»). Если честный ответ и существует, то, скорее всего, он звучит: «я не знаю». Так вот, я не знаю, почему свой рассказ об Одиноком пешеходе я начал с одного из худших эпизодов в его биографии.
По определению самого Кинга выходит, что именно так выглядит извлеченная нами из грунта и очищенная от комьев земли «окаменелость» той истории, которая произошла на шоссе номер 5 в июне 1999 года.
Возникает соблазн и впредь не сворачивать с этого пути, — он выглядит столь заманчиво, что мы уже отмахиваем милю за милей, хотя и не догадываемся, куда он нас заведет, — иначе говоря, неизвестно, каким окажется новый «артефакт» (не ухмыляйтесь, здесь нет крапленых карт). Нашим единственным спутником станет История.
Как раз сейчас мы добрались до развилки с указателем, направляющим случайного путника к месту, где тот обнаружит несколько моментальных снимков curriculum vitae писателя Стивена Кинга, — как началась его карьера, и что из этого вышло.
Розовое
— Найоми нужно лекарство, — говорит Таббита. Воскресный вечер; они только что вышли из дома матери Стива в Дерхеме, у которой гостили этими выходными, и сейчас направляются к машине.
— Я знаю, — кивает Стив, неся дочку на руках (она горит в лихорадке из-за инфекции уха). — То розовое, аммоксициллин, — но тут же добавляет про себя, что более точное название лекарства не сделает его более доступным. У молодых супругов ни гроша.
Таббита несет их второго ребенка — маленького сына Джо и сумку с детскими принадлежностями. Когда семья рассаживается в подержанном «бьюике» (лучший транспорт, который они могут себе позволить в начале семидесятых), Стив с отвращением вспоминает, что завтра должен снова отправляться в прачечную, где зарабатывает один доллар 60 центов в час, — стирать грязные простыни из мотелей. А вечером, если получится, чиркнет пару страниц нового рассказа… или повести? Если только Найоми не сделается совсем худо…
— Тебе не кажется, что Рут в последнее время как-то неважно выглядит? — говорит Табби, когда они выезжают на шоссе.
— Да нет, наверно, просто избавилась от пары лишних фунтов, в ее возрасте это нормально.
— Знаешь, я почему-то вспомнила твою тетю Кэл.
— Рак?.. — Стив задумывается и всю остальную дорогу молчит. На душе у него паскудно.
Дома в почтовом ящике их ждет конверт, доставленный субботней почтой.
Стив вытаскивает его, молясь, чтобы это не оказался очередной счет. Кроме как от коммунальных служб, «корреспонденции» семье Кингов ждать неоткуда. Но, увидев обратный адрес, он быстро распечатывает конверт — письмо из издательской корпорации «Дьюджент», поставляющей мелкую прозу в издания для мужчин.
В конверте… чек на пятьсот долларов. Стив смотрит на жену и начинает смеяться. Жизнь вдруг перестает казаться такой ужасной, хотя это всего лишь один из редких проблесков света в мутном тумане безнадеги.
— Что там? — спрашивает Табби, застыв с напряженной полуулыбкой.
— Мы разбогатели. «Холостяк» взял рассказ «Иногда они возвращаются».
— Стив, ради Бога, ты серьезно?
— Отведи Найоми завтра к врачу. И…
— Мы сможем купить ей розовое.
Вспоминая о том времени в книге «On writing», Кинг пишет: «Мне думается, что мы были очень счастливы в эти дни, но и сильно перепуганы — этого не отнять».
Тот, кто верит
Работу над «Кэрри» Стив начинает, когда находит место преподавателя английского языка в школе городка Хэмпден. Это недалеко от Хермона, где они живут в трейлере (спустя несколько лет в интервью журналу «Плейбой» Кинг назовет Хермон «задницей мира»). До «Кэрри» он написал уже несколько романов, — в том числе и «Бегущего человека», изданного много позже под псевдонимом Ричард Бахман и экранизированного с Арнольдом Шварценеггером в главной роли, — но издатели их упрямо игнорируют. Впервые в жизни ему становится трудно писать. Это период наибольшего упадка веры в свое писательское будущее — одна из предательских «ям», подстерегающих любого начинающего литератора. Период, когда его преследуют видения собственной жизни лет этак через тридцать: все тот же мешковатый твидовый костюм провинциального учителя-словесника с латками на локтях, пивное брюхо, нависающее над ремнем, а вечерами — возня с полудюжиной неизданных рукописей в компании дешевого пойла вроде «Олд-дог-кэбин». И безнадежное вранье самому себе, что стать писателем никогда не поздно, что многие начинали в пятьдесят, да и в шестьдесят начинали тоже…
Если уж кому и дано подбодрить усталого путника, то чаще всего эта роль принадлежит одному из супругов. Я с ужасом и негодованием думаю о судьбе тех бедолаг, которые могли стать авторами бестселлеров или просто хорошими писателями, но не стали, потому что именно их жены (или мужья) отняли у них законное право на Шанс — вечным подтруниванием, открытым антагонизмом или равнодушием (таких куда больше волнует, что Хайме промямлит Лауре в следующей серии, или «Где же, черт возьми, мой ужин?!», чем исполнение вашей заветной мечты). В барахтанье своих «домашних писателей» те видят лишь напрасную трату времени. И часто это их убивает, — начинающий писатель как никто другой нуждается в ободрении.
Я вполне серьезно: если бы не Табби, кто знает, было бы имя Стивена Кинга, школьного учителя из штата Мэн, кому-нибудь сегодня известно, кроме его коллег, родственников да нескольких друзей («А помните, как в молодости Стиви даже написал пару забавных книжек, жаль, что у него так ни хрена и не вышло»).
«Но Табби ни разу не выразила ни малейшего сомнения. Ее поддержка была постоянной… Писательство — работа одинокая. И если есть кто-то, кто в тебя верит, — это уже очень много. Тому, кто верит, не надо произносить речей. Он верит — этого достаточно». [On writing]
Кэрри
Стив бежит по длинному школьному коридору с выскакивающим из груди сердцем, — Колин Сайтс сообщил в учительскую, что ему звонит жена. Табби не стала бы звонить в школу без веской причины, когда до конца уроков осталось совсем ничего, тем более что дома у них нет телефона (он им не по карману). Значит, ей пришлось специально идти к соседям.
«Либо кто-то из детей откуда-то грохнулся и сломал ногу, — думает Стив, — либо… я продал «Кэрри»?»
В канцелярии (куда он входит, стараясь сохранять внешнее спокойствие перед старшими коллегами) на столе лежит трубка.
— Табби, что…
Она говорит, что Билл Томпсон из «Даблдей» прислал телеграмму. По лихорадочно счастливому голосу жены Стив сразу понимает — жизнь уже никогда не будет такой как прежде.
Табби зачитывает телеграмму:
ПОЗДРАВЛЯЮ. КЭРРИ ОФИЦИАЛЬНО ВКЛЮЧЕНА В ПЛАН ИЗДАТЕЛЬСТВА. АВАНС $ 2500 О′КЕЙ? БУДУЩЕЕ ЛЕЖИТ ВПЕРЕДИ. ЦЕЛУЮ. БИЛЛ.
Билл Томпсон, редактор «Даблдей», был первым человеком, который заинтересовался ранними произведениями Стивена Кинга и издал его первые пять книг («Кэрри», «Жребий Салема», «Сияние», сборник рассказов «Ночная смена» и «Противостояние»). Впоследствии обладающий редким чутьем Билл Томпсон откроет еще одного ныне известного писателя — Джона Гришема.
Звонок
Нет, таких денег не достаточно, чтобы оставить работу в школе при двух детях и жене. Да и что будет дальше — туманный вопрос. Пока «Кэрри» медленно ползет к типографскому станку, Стив продлевает контракт учителя еще на год (а тем временем пишет новый роман).
В течение этого года жизнь не особо насыщена событиями. Молодая семья Кингов перебирается в Бангор (это близко), состояние матери Стива все ухудшается… Пока в одно воскресенье не звонит Билл. Да-да, тот самый Билл Томпсон из «Даблдей», который никогда не является с пустыми руками. Таббита, взяв детей, уехала навестить свою мать, и Стив дома один (как раз начал отстукивать на пишущей машинке новую страницу; «Вампиры нашего города», так вещь называется).
— Ты сидишь? — спрашивает Билл.
— А надо?
— Может и надо, — отвечает тот. — Права на издание «Кэрри» проданы «Сигнет букс» за четыреста тысяч долларов.
— Как ты сказал? За сорок тысяч? — ноги у Стива подкашиваются, и он действительно оседает вдоль дверного косяка на пол.
— За четыреста тысяч долларов.
Стив просит повторить еще раз. И слышит в ответ то же самое — число состоит из четверки и пяти нулей после нее.
— По правилам игры, — добавляет Билл Томпсон, имея в виду подписанный с издателями контракт, — двести кусков твои, Стив. Поздравляю.
«Я метался по квартире в одних носках, готовый взорваться от таких известий, которые некому сообщить». [On writing]
Когда возвращается Табби, он берет ее за плечи и рассказывает о новостях, которые ему сообщил Билл Томпсон.
«До нее не дошло. Я повторил еще раз. Табби из-за моего плеча, как я полчаса назад, оглядела нашу занюханную конуру с четырьмя комнатушками и заплакала». [On writing]
Вскоре продаются и права на экранизацию «Кэрри». Фильм снял режиссер Брайан Де Пальма, а главную мужскую роль исполнил еще совсем юный Джон Траволта. В 1974 году, когда выходит «Кэрри», мать Стивена умирает от рака. Но именно с 74-го его жизнь начинает нестись подобно болиду в «Формуле-1».
Из одного интервью Стивена Кинга в конце семидесятых:
«Я хочу ужаснуть публику. Но если это не получится, готов ее шокировать. А если и это не выйдет — обматерить».
«Темная половина» успеха
— Как я устал доказывать этим мудакам, что пишу НЕ РАДИ ДЕНЕГ!
Он стоит посреди гостиной в их доме и, кажется, заведен не на шутку. Это уже совсем не тот Стив, с которым мы встречались в последний раз. Теперь он — признанный мастер жанра «ужасов», автор длинной полки бестселлеров. Таббита сидит в кресле у журнального столика и держит в руках открытый номер «Таймс бук ревью», где писателю Стивену Кингу отведена целая полоса.
— Ты не думаешь, что следовало бы давно перестать обращать внимание.
— Если бы это было так же легко сделать, как сказать.
— Стив, сколько принесли книги за последний год? — внезапно спрашивает Таббита.
— По-моему, мы оба должны хорошо знать.
— Так и есть, — кивает она, но продолжает: — Плюс отчисления за переводные издания, плюс экранизации.
— Причем тут это?
— А притом, что и они тоже об этом знают. Может, не в точности, но достаточно осведомлены. А книги, Стив, разве их легко писать? С чего ты взял, будто они действительно считают, что человек, заработавший столько денег, возьмется за новую книгу ради нескольких лишних баксов. Есть, конечно, и дураки, верящие в подобную чепуху. Но кое-кто просто не в силах пережить чужой успех, и теперь они пытаются тебя достать.
«Успех, — думает Стив, — хотел бы я знать, что это такое. Книги под «Ричардом Бахманом» почти не разошлись, будто их написал совершенно другой человек (его роман «Темная половина» отчасти является поиском ответа на этот вопрос). Но все-таки, Табби, видимо, ты права».
— В предисловии к «Кошмарам и фантазиям» я выпущу пар, — он обнимает жену, и перед ним возникает образ стройной девушки с удивительно заразительным смехом и потрясающими ногами, той Табби Спрюс, в которую он влюбился осенью 69-го на поэтическом семинаре.
— Что бы я без тебя делал…
«Миллер лайт», кокаин и Томминокеры
У человека, сидящего за массивным письменным столом, в глазах лихорадочный блеск и ватные тампоны в носу. Колонки дорогой стереосистемы орут со стен кабинета что-то из «Defenders Of The Faith» JUDAS PRIEST. Наш взгляд скользит дальше, обнаруживая следы просыпанного белого порошка между бумаг на огромном столе, а под ним — множество разбросанных пустых банок из под пива «Миллер лайт».
«К восемьдесят пятому году я к своим алкогольным проблемам добавил наркоманию, но продолжал функционировать, как и многие, кто колется и нюхает, на самом краю профессионализма… И есть у меня один роман, «Куджо», который я еле помню, как писал. Это я говорю не с гордостью или стыдом, а только с неясным чувством грусти и потери. Книга мне эта нравится. И мне жаль, что я не помню, как радовался, когда заносил на бумагу удачные места». [On writing]
Похоже, сейчас мы явились не вовремя. Но раз уж так вышло, позвольте, сэр, всего одним глазком взглянуть, чем вы заняты (к тому же некоторых из нас давно интересует, много ли хлопот вы доставляете мистеру Верриллу, своему давнему редактору и близкому другу). Вот так, чуть левее, спасибо.
В действительности, — сказала Бобби, — не существует никаких Томминокеров. Для некоторых вещей нет названий — они просто СУЩЕСТВУЮТ…
Ага, все верно, сейчас лето 86-го — значит, работа над «Томминокерами» в самом разгаре.
«Весной и летом восемьдесят шестого я написал «Томминокеров», часто работая до полуночи, сердце стучало сто тридцать раз в минуту, а ноздри заткнуты ватой, чтобы остановить кокаиновое кровотечение... Эти инопланетные создания (Томминокеры) залезают тебе в голову и начинают... ну, в общем, шевелиться. Ты обретаешь невиданную энергию и сверхъестественный интеллект. А взамен отдаешь душу. Это была самая лучшая метафора для алкоголя и наркотиков, которую мог найти мой усталый и перенапряженный мозг». [On writing]
Что ж, заглянем как-нибудь в другой раз.
Впрочем, мы уже знаем, что Таббита вот-вот готова развязать войну, объявив мобилизацию друзей и близких, и строит боевые редуты. А у вас достанет силы воли и мудрости вовремя капитулировать. И правда, сэр, что бы вы без нее делали.
Коробка на чердаке
Никого из писателей так часто не спрашивают о выборе жанра, как авторов horror. Что толкает взрослого человека, живущего в нашем переполненном насилием и реальными кошмарами мире, плодить кошмары вымышленные? «Эге, видать, с ним чего-то не так, ребята», — вот что на самом деле стоит за подобными вопросами. Литература «ужасов», как и ее создатели, почти всегда вызывает нездоровое любопытство у большинства добропорядочных людей (наверное, в этом, как ни в чем ином, проявляется замаскированный под внешним отчуждением и взрослым рационализмом интерес общества к ненормальному).
Но главная причина — в особой притягательности, которой обладают произведения «ужасов», в той могучей таинственной силе, способной заставить вас снова ненадолго почувствовать себя детьми, лежащими в кровати поздним вечером и слушающими, как в темноте крадется бука (или мертвый мальчик, которого вы обидели в тот день, когда его переехал грузовик). Сами авторы каждый по-своему отвечают на вопрос о выборе жанра. Но если приглядеться внимательнее, можно увидеть, как за их словами всегда проступает лицо ребенка. Все дело в глазах. Их глаза — это Его глаза, ребенка, которым писатель «ужасов» обречен оставаться навечно.
Только вот, я думаю, вряд ли тут возможен сознательный выбор… если Оно само не захочет сделать его за будущего писателя. Почти каждый автор саспенса может вспомнить тот особенный момент. Такое не забывается.
С Кингом это случилось, когда однажды двенадцатилетним подростком забравшись на чердак, он обнаружил в картонной коробке старые издания 40-х годов в мягких обложках — Френка Белькнапа Лонга, Зелию Бишоп, Фрица Лейбера, но в первую очередь, конечно же, Говарда Лафкрафта. Не то чтобы раньше Стиви Кинг уже не пробовал пачкать бумагу сам или не испытывал темного очарования страшных историй, — однако именно Лафкрафт стал первым писателем, познакомившим его с серьезной литературой жанра «ужасов».
Найденные книги раньше принадлежали отцу Стиви, который бросил семью, когда тому было два года, а его старшему брату Дэвиду четыре. Вышло так, что эта картонная коробка, набитая старыми изданиями, оказалась единственным невольным подарком Дона Кинга своему младшему сыну. И подарком на редкость удачным. Можно сказать, тот чердак и был местом, откуда начался путь Одинокого пешехода.
Конец Горга
Смотрите, кто сидит за самым дальним столиком в углу кафе, не спеша потягивая «колу». Мы, конечно, без труда узнали этого человека — его зовут Стивен Кинг. Отец троих детей, уже ставших взрослыми и начавших собственную жизнь, известный литератор, написавший полсотни книг; почти все они экранизированы, включая повести и даже многие рассказы. Чуть-чуть постарел, но мы рады найти его в добром здравии и хорошей форме, а значит, можно ожидать его новых историй — ведь пишет же по сей день Рэй Брэдбери, великий мечтатель, которым Стиви зачитывался еще в детстве и чей голос так ясно слышен во многих его произведениях.
А тот сидящий напротив него джентльмен в безупречном костюме — Питер Страуб. Они знают друг друга много лет, но в последние месяцы видятся чаще обычного. Потому что пишут вместе книгу под названием «Черный дом» (сиквел романа «Талисман»).
Давайте подойдем ближе и подслушаем, о чем они толкуют. А чего нам стыдится, в конце концов, разве не этим мы все время занимались.
— Наш чернокрылый друг, похоже, свое отлетал, — произносит Страуб, которого по ошибке не трудно принять за члена совета директоров какого-нибудь преуспевающего концерна (но только на первый взгляд, потом его выдадут глаза). — Не пора ли нам его прикончить?
— Ты о Горге? — Кинг медленно кивает и на секунду задумывается о чем-то. — Пора. У меня с самого начала было к нему… (заметив вопросительный взгляд Питера, он заканчивает) …какое-то странное чувство, будто он возник не просто так, будто бы мы с ним когда-то уже встречались. Я хочу сказать, в реальной жизни. Бредово звучит, да?
— Не уверен насчет бредово, но, по меньшей мере, интригует.
— В тот день… когда случилась авария. Мне еще в лесу показалось, что за мной кто-то сечет. Знаешь, такое безотчетное чувство. (Страуб показывает, мол, конечно.) И в конце концов я подумал на ворона. Здоровенного, просто вороний Голиаф, каких нечасто встретишь. Он и правда долго на меня пялился. То одним глазом, то другим, как все птицы. И прыгал следом с ветки на ветку. Потом внезапно куда-то пропал.
— Иногда это случается, — говорит Питер. — В семьдесят девятом после «Истории с привидениями» мне тоже виделось всякое.
Они какое-то время молчат, изредка пригубливая свои кружки (Страуб с пивом, Кинг — с «колой»; он уже пятнадцать лет не заказывает спиртного).
— Но знаешь, что самое странное, — нарушает молчание Стивен. — Когда я очнулся на обочине, то в действительности первым увидел не Брайана Смита. А эту гребаную птицу. Она глядела так, будто бы все знала заранее. Вот что хуже всего.
— Тогда мы просто обязаны прикончить ее в следующей главе.
— И мы это сделаем. Навсегда.
Эпилог
Возвращаем, осмотрев, последний «артефакт» на законное место и — домой; сегодня мы здесь больше ничего не найдем. Указатель на ближайшей развилке поможет нам быстрее отыскать верную дорогу. Кстати, обратите внимание вон на ту шагающую вдалеке фигуру — заметили, как солнечный блик на мгновение отразился от стекол толстых очков в нашу сторону?
Путь Одинокого пешехода продолжается. Уже экранизирован «Ловец снов» и издан наконец «Из «бьюика» 8», выход которого растянулся на целых три года из-за памятной аварии на шоссе номер пять в июне 99-го. И, если ничего опять (будем надеяться) не случится, вскоре узнаем, чем завершились странствия Стрелка Роланда из Гилеада — в последних трех книгах цикла «Темная башня».
Эй, оглянитесь-ка вокруг, вот мы уже и в знакомых краях. В ногах, уставших от длинной дороги, привычно дремлет кот, и жена зовет ужинать.
Тут и наши пути расходятся. Но когда-нибудь, возможно, они пересекутся снова — наши и Одинокого пешехода из штата Мэн Стивена Кинга.
Борис Левандовский