В старом клетчатом кепи и в потертом пальто Джон уже ничем не напоминал импозантного швейцара в отеле «Королева океана»: на семь месяцев мертвого сезона он снова превращался в разносчика с Хамбер-стрит.
Мистер Баттеркап — владелец отеля — сердечно протянул ему руку.
— До следующего года, старина Джон: я рассчитываю открыть заведение не позже пятнадцатого мая.
— Если это входит в замыслы Божьи.
Джон прищурился и медленно выпил стакан виски, предложенный на прощанье патроном.
Поникшее, побуревшее пространство гудело рокотом высокого прилива.
— Сезон кончился неплохо, — заключил Джон.
— Мы последние, прямо-таки последние, — вздохнул Баттеркап.
Десяток фигур, сгорбленных под тяжестью баулов и чемоданов, обходя мол, брели к вокзальчику, крыша которого, выложенная разноцветными плитками, напоминала голландскую кухню.
— Сталкеры уезжают, — заметил Джон. — Смотритель мола им заявил, что сегодня будет снег.
— Какой еще снег! — возмутился мистер Баттеркап. — Едва начался октябрь.
Джон поглядел на небо, изъеденное соленым туманом: стайка бекасов растянулась монотонной дугой.
— Они не хотят садиться на болота. Ясное дело, холода.
Большая белая птица, стремительно восходила по немыслимой кривой, она кричала: «Snow, snow»...
— Слышали? — усмехнулся Джон.
— Насчет снега еще посмотрим, — рассудил мистер Баттеркап. И философски добавил: — В конце концов, это ничего не изменит. Завтра погрузят мебель, которой нельзя зимовать, а послезавтра я и сам приеду в Лондон.
Джон хотел было скрасить вынужденное одиночество хозяина парочкой утешительных слов, но так ничего и не придумал.
— Послушайте, что это?
Донесся торопливый стук молотка.
— Ну и дела! — удивился мистер Баттеркап. — Похоже, Уинджери уезжает. Он заколачивает окна своей виллы.
— В таком случае, — покачал головой Джон, — вы останетесь совсем один. Как только уйдет последний поезд, начальник станции тут же смотается в деревню.
Баттеркап насупился и проворчал:
— Вот что зарабатываешь, устраивая сезон в этой восточной дыре, вместо того, чтобы солидно устроиться в Маргете или в Фолкстоуне.
— Однако дела не так уж плохи, — робко возразил Джон, ощупывая карман, где покоился бумажник.
— Н-ничего, — процедил мистер Баттеркап.
Свисток далекого локомотива вытянулся в тонкую скрипучую жалобу.
— Поезд, — засуетился Джон. — Будьте здоровы, мистер Баттеркап.
— Еще есть минутка, выпейте на дорожку.
— Ладно, выпью последний, мистер Баттеркап. В мои годы тяжеленько бежать за поездом.
Мистер Баттеркап остался один в пусто и темном холле; стук молотка замер. Из окна он видел, как приливная волна смывает песочные домики, которые дети Сталкера равнодушно строили утром на одиноком и ветреном пляже.
— Фии-ни, фии-ни, — жаловался кулик, улетевший с родного болота.
— Сезон, сезон, — дополнил мистер Баттеркап, желая показать плетеным креслом, что он еще не потерял чувства юмора.
Однако ни кулика, ни двенадцать кресел не заботила бодрость его духа.
Потом он посмотрел в сторону вокзала и увидел отчаянно бегущего человека.
Призыв локомотива подстегнул кандидата в пассажиры: он попытался увеличить скорость, аффектированно размахивая руками, словно кукла в театре марионеток.
Мистер Баттеркап загоготал от удовольствия.
— Уинджери точно не поспеет на поезд. Отлично!
Телефонный звонок нарушил эту маленькую буржуазную радость. Дежурный с электростанции предупреждал об отключении тока в связи с окончанием сезона.
— Но я-то еще тут! — заорал мистер Баттеркап.
— Продолжайте сезон в темноте, — посоветовал дежурный.
— Это мое дело!
— А здесь наше. Понимаете, идиот-электрик не желает крутить динамо-машину из-за вашего карманного фонаря.
— Карманного фонаря?! — взвыл хозяин отеля, который совсем недавно велел повесить роскошные люстры в столовой.
— Ну да, карманного фонаря, ты. Дырявая калоша!
Третий голос вмешался в разговор, на сей раз голос начальника вокзала:
— Алло, алло! Телефонное сообщение прерывается. Закрывается линия, а также телеграф.
— Да ведь он хочет отключить ток, — захныкал мистер Баттеркап.
— Это все равно, — объявил начальник. — Ночной службы не будет, а вокзал освещается ацетиленом. Прерываю разговор.
Мистер Баттеркап мгновенно утратил солидную флегму владельца отеля и сравнил двух своих обидчиков с известным сантехническим приспособлением.
— Послушайте! — взбеленился начальник вокзала.
— Вы оскорбляете важное должностное лицо, вы, живоглот, спекулянт!
— Треска вонючая! Дохлый червяк! — вопил электрик, который в свободное время любил удить рыбу.
Началась дружная беседа, небезынтересная в смысле фразеологии: оба функционера посоветовали мистеру Баттеркапу поскорей очистить морской курорт и отправиться в Лондон или еще подальше, если он не хочет увидеть превращения своих фланелевых брюк в половую тряпку. Злополучный собственник услышал, как электрик предлагал начальнику вызвать врачебный поезд, набитый хирургическими инструментами, дабы раскромсать на куски каналью отельщика; начальник посетовал на отсутствие под рукой хорошего кирпича: наконец, оба друга, сплоченные общей ненавистью, порешили встретиться в ближайшем кабачке, известном своим крепким пивом, отличным виски и жареной рыбой.
Мистер Баттеркап собрал немного оплывшего зеленого стеарина с канделябров, что украшали рояль, смастерил светильник в лимонадной бутылке и, тяжко вздыхая, налил в стакан виски.
Смуглеющие пальцы закатного света все медлительней перебирали перламутровые четки.
В геометрии песчаных скатов и слоистого тумана тени принялись строить химерические храмы.
Пламя зеленой свечи металось по углам, населяя холл рваными, угрожающими призраками.
Кто-то ввалился в дверь и со стоном рухнул в плетеное кресло.
Мистер Баттеркап недоверчиво разглядывал пришельца.
Сначала он спутал его с одним из призраков, бесцеремонно шатающихся по холлу: однако новый, еще более отчаянный стон обнаружил безусловное человеческое присутствие.
Только в двух шагах пламя свечи скользнуло по лицу сидящего в кресле.
— Мистер Уинджери! — вскрикнул успокоенный коммерсант. — Вот так штука!
Он даже забыл на секунду корректную лексику образцового владельца отеля.
— Что случилось? Я видел вас у станции.
— Опоздал... поезд... — задыхался посетитель.
— Неужели! Вы так хорошо бежали. Боже. Да вы не в силах отдышаться!
— Грудь... очень плохо... легкие поражены... хотел уехать... снег.
— Снег? Вы ошибаетесь, уверяю вас.
Вместо ответа мистер Уинджери протянул исхудалую руку в сторону окон: хозяин отеля изумленно воззрился на падающие в темноту крохотные белые бутоны.
— Ба, — фыркнул он. — Ба... допустим... ну и что?
— Невмоготу мне, — пожаловался больной.
— Я отведу вас домой.
Посетитель замотал головой.
— Бесполезно. Вилла пуста и закрыта на ключ. Я останусь здесь, с вашего позволения, если найдется комната и чашка горячего чая.
— Нет-нет, в отеле так не принято, — воодушевился мистер Баттеркап, вернувшись к привычной роли респектабельного хозяина. — Вам необходимо поужинать. Имеется холодная говядина, паштет, рыбные консервы и сыр к вашим услугам.
— Благодарю, меня вполне устроит чашка чая с двумя каплями выдержанного рома.
Мистер Баттеркап немного повеселел.
— Вы составите мне компанию. Представьте, я остался совсем один на бальнеологическом курорте, все разъехались, вы — последний. Не с кем перекинуться словечком в октябрьский вечер, под боком — ревущие волны, дикие гуси дудят, как фанфары; разве это подобающая обстановка для порядочного человека?
Но компаньон оказался ничуть не веселее октябрьского вечера. Мистер Баттеркап с ужасом заметил, как багровеет прижатый к его губам носовой платок. Более того: в тусклом желто-зеленом мерцании свечи платок казался черным, как сапожная вакса.
Простонав жалостное «доброй ночи», мистер Уинджери поднялся в свою комнату: зеленый огарок трясся в его пальцах, как факел в руке пьяного илота.
Остаток стеарина в лимонадной бутылке бросал лихорадочные отсветы на стены холла. Мистеру Баттеркапу стало совсем тоскливо: он нашел виски более горьким, чем обычно, и выпил стакан торопливо, большими глотками, время от времени злобно посматривая на одно из кресел, где ему мерещился ненавистный начальник станции.
Нет. Стояло пустое кресло, прыгали капризные тени, и дрожащие отражения снежинок смущали темноту оконных стекол.
Когда мистер Баттеркап проснулся, ужас, подобно многоножке, дробно и мелко пробежал по телу, неизвестно почему.
Его окружала мягкая, снежная, лунная, молчаливая ночь.
Засыпая, он долго ворчал на сухой и пронзительный кашель мистера Уинджери: теперь ничего не слышалось.
«Заснул, надо думать», — уверил он себя. Но это отнюдь не объясняло, почему мистер Баттеркап съежился и захотел накрыться с головой.
Казалось, было бы логичнее бояться вечера и зловещего блуждания теней, однако он почему-то ощутил страх именно сейчас. Его голос скорее прошуршал, нежели прозвучал в торжественной луноликой ночи:
— Посмотрим, что здесь происходит.
Ничего. Лунный свет, молчание...
— Происходит ли вообще что-нибудь? — прошептал он хрипло и отрывисто.
Ответ не заставил себя долго ждать. В глубине ночи раздался шум — плотные, тяжелые стуки без резонанса.
Это были шаги — мрачные монотонные шаги.
— Мистер Уинджери! Мистер Уинджери! — крикнул хозяин отеля.
Ничего. Ничего, кроме грузных, упрямых шагов. Они вроде бы покинули комнату постояльца и начали мерно спускаться по ступеням главной лестницы.
Мистер Баттеркап впопыхах напялил на себя какую-то одежду. Он хотел взбунтоваться против ужаса, накатившего черной лохматой волной, и принялся бормотать:
— Вот и жалуйся на отсутствие компании. Черт принес Уинджери, а теперь вообще неизвестно кто шляется по дому.
Он склонился над перилами, но не увидел ничего, хотя лестничная клетка серебрилась ясным металлическим отливом.
Стук шагов доносился снизу. Владелец отеля попытался воспользоваться своим правом.
— Эй! Мистер... мистер гость... мистер последний гость... покажитесь немного...
Голос был тоньше волоса младенца — казалось, дыхания только достало, чтобы раскрыть дрожащие губы.
Ему не пришло в голову позвать мистера Уинджери — он решил спуститься в одиночку.
Шаги сначала слышались в холле, потом затерялись в подвале, хотя не донеслось ни малейшего скрипа дверей или засовов.
Позднее мистер Баттеркап удивлялся, почему он не догадался захватить какого-либо оружия?
Шаги постепенно затихли, и тишина придала ему некоторую отвагу.
Мистер Баттеркап бесшумно крался по лестнице и коридоры и походил скорее на вора, нежели на собственника. Дверь комнаты мистера Уинджери стояла открытой, несмотря на троекратный письменный призыв: «Bolt your door at night».
Лунный свет сразу помог ему разобраться в зловещей драме. Мистер Уинджери лежал на кровати; его голова была втиснута в подушку; жуткий черный рот навечно разворотило протяжным немым криком; голубой оконный отблеск застыл в беззащитных глазах.
— Мертв! — пролепетал мистер Баттеркап.
— Умер! Боже, какой скандал!
Секундой позднее он изо всех сил бежал на верхний этаж. Шаги пересекли холл и поднимались по лестнице.
Если бы какой-нибудь ученый объяснил мистеру Баттеркапу, что в тот момент некое шестое чувство. Родственное безошибочному инстинкту самосохранения у животных, овладело всем его существом, можно держать пари, что достойный джентльмен пожал бы плечами и даже обиделся. И, тем не менее, он панически удирал.
Слабенький шепот логики с первых же минут опротестовал весьма здравую идею куда-нибудь залечь с оружием в руках.
Повелительный инстинкт гудел в его душе:
— Бежать, бежать! Против этого нет средств, сверхчеловечески нет!
Мистер Баттеркап добрался до верхнего этажа, где располагались мансарды для персонала и посыльных, и спрятался среди ящиков и всякого хлама, раскиданного безответственной прислугой. Шаги. Входили в одну комнату, затем в другую, будто подвергая их методической проверке.
— Это в двенадцатой, — соображал хозяин, — теперь в восемнадцатой, в двадцать второй... двадцать седьмая... Господи, в моей комнате...
Судорожно сжалось сердце при мысли, что неизвестный блуждает среди знакомой мебели и привычных вещей, словно там еще оставалась часть его существа. В последней мансарде он обнаружил возле перегородки фаянсовую кропильницу и веточку священного букса. Пораженный странной мыслью, стараясь не греметь, он составил в коридоре несколько стульев и тумбочек и увенчал смехотворную баррикаду еще влажной кропильницей и увядшей веточкой.
— Он должен пройти здесь, — бормотал беглец, — и тогда...
Мистер Баттеркап не на шутку бы призадумался, попроси его объяснить, кто такой «Он»?
Правда, времени для раздумий у него не оставалось: тяжелый стук шагов неотвратимо приближался.
Никогда еще шум не давил так тягостно и зловеще: казалось, все здание корчится от боли.
— Выше, выше... — стонал несчастный.
Пустой и гулкий чердак, правильные лунные ромбы на скрипучих досках.
Измученный взгляд мистера Баттеркапа метался по углам.
Глухие замусоренные углы, тряпки, осколки стекол, клочья паутины — станет ли все это жалкой декорацией его агонии? Вдруг руку захолодили прутья металлической лесенки. Крыша! Крыша, плоская, как бельведер! Потолочный люк затрещал, но не поддался — слишком заржавели петли. Стук донесся из коридора. Мерные, чудовищно спокойные шаги миновали игрушечную баррикаду. Мистер Баттеркап едва не разрыдался.
— Даже это его не остановило.
Отчаянным ударом, сильно расшибив голову и плечо, он открыл люк в снежную синюю ночь, блистающую алмазной россыпью звезд.
Крыша представляла собой низкую платформу. Обведенную со всех сторон низенькой балюстрадой.
Мистер Баттеркап никогда не дерзал сюда подниматься и сразу ощутил подступающее головокружение.
— И все-таки я предпочитаю прыгнуть вниз, — прошептал он, — только бы это не подходило ко мне.
Истерически смело он прошел по заснеженной платформе до края: сердце оборвалось и качалось в отрешенной пустоте.
Вдали, на мглистом морском горизонте плыли два круглых светлых пятна, и желтый глаз маяка бестрепетно сверлил глубину тьмы.
— Да, предпочитаю, да, — всхлипывал бедняга...
...и вздрогнул от внезапного скрежета. Ржавая лесенка заскрипела, потом завизжали петли.
И тогда мистер Баттеркап увидел блеснувший в лунном свете длинный и тонкий стержень громоотвода.
Ледяная спазма перехватила солнечное сплетение. Он переступил балюстраду, надрывно закричал и скользнул в бездну.
Нечто прыгнуло на крышу.
Бледно-розовый язык лизнул горизонт.
На путях зажегся зеленый фонарь, стекла вокзальчика забелели от мыльного света ацетиленового рожка, а где-то нехотя свистнул первый поезд. Мистер Баттеркап вылез из завала вымазанных креозотом бревен — своего ночного убежища — и, трясясь от холода, с окровавленными руками, с безумными глазами побежал к станции, освещенной и обитаемой, которая теперь представлялась ему вожделенным оазисом.
Лишь к одиннадцати часам утра, после унизительного и вынужденного примирения с начальником станции, после разговора с врачом, приехавшим на велосипеде из соседней деревушки, который засвидетельствовал смерть мистера Уинджери от туберкулеза, только после этого мистер Баттеркап отважился вернуться в отель.
Не обнаружив ничего подозрительного и уже решив обвинить во всем одиночество и виски, он рискнул-таки подняться на крышу.
Как всякий приличный англичанин, как вообще всякий грамотный человек, он читал «Робинзона Крузо», но ему не пришло в голову, что, улепетывая без памяти, он только подражал знаменитому моряку, открывшему на берегу своего острова зловещий отпечаток.
Ибо немного в стороне от его следов, хорошо сохраненных на снегу, отпечаталось нечто невообразимое, уродливое, чудовищное: отпечатки доходили до края крыши, но не возвращались назад, словно это прыгнуло, рванулось, растворилось в ночи...
Спустившись в холл, мистер Баттеркап завопил от радости при виде похоронных дрог, доставленных по случаю кончины мистера Уинджери. Он подливал виски кучерам и развлекал их анекдотами до прибытия мебельного фургона. Грузчикам пообещал такие чаевые в случае, если те управятся за час до отхода последнего поезда, что мрачные дюжие молодцы не жалели ни мебели, ни себя.
И ровно за час до поезда мистер Баттеркап уже устроился на станции. Он презентовал начальнику две бутылки старого виски, и сей незлобивый чиновник, братски обняв его, помог забраться в вагон и махал рукой до тех пор, пока локомотив не превратился в черную ящерку на далеком горизонте.
За длинным столом «Серебряного дракона» — великолепной таверны на Ричмонд-роуд, где мистер Баттеркап рассказал свою историю, — возобновилась игра в карты, кости и шашки.
— Это называется суггестией или аутосуггестией, — важно заключил мистер Чикенбред, владелец солидного магазина музыкальных инструментов.
— Галлюцинацией, — рискнул дополнить пустяковый Биттерстоун, который случайно затесался в столь приличную компанию.
Мистер Баттеркап в замешательстве потер веснушчатую щеку.
— Галлюцинации — это не тема разговора с человеком, который... носит фамилию Баттеркап.
И поскольку он, как ему показалось, услышал нечто уничижительное для достоинства рода Баттеркапов, то глубокомысленно прибавил:
— ...и который является владельцем отеля «Королева океана».
Кости разметались по столу, черные кружочки на медовом фоне издевались над опытом и фортуной.
На шашечной доске белые уступали мрачному напору черных — дубль опасно застрял на нейтральном поле. Общий азарт не заразил только старого доктора Хеллермонда.
— Я знаю, — проговорил он скорее для себя, нежели для уязвленного Баттеркапа, — знаю эти шаги...
Несколько лет я работал терапевтом в госпитале. Я часто слышал их в тягостные, отравленные формалином ночи, среди стонов смертельно больных.
Они осторожно обходили рыжеватые тени дымоуловителей, ступали плотно, без малейшего резонанса, по длинным коридорам в тусклом мерцании скудных ночников.
Они предшествовали... За стуком этих шагов всегда появлялись носилки, которые санитары в туфлях на войлочной подошве доставляли в больничный морг, — там беспрерывно журчала вода и сквозило жутким холодом.
Мы все — и врачи, и персонал — слышали шаги, но, словно связанные тайной клятвой, никогда не говорили об этом. Иногда новичок громко прошепчет молитву, и только. Но каждый раз, когда звучали эти шаги, мы знали. Что произойдет потом, в тишине. Когда надзиратели Ньюгетской тюрьмы доставали для утренней церемонии черный флаг, пересеченный крупным «N», эти шаги торжественной, свинцовой поступью направлялись к самой страшной камере.
Доктор Хеллермонд замолчал и вскоре заинтересовался шашками; в бурном океане каждую минуту терпели крушение простые — белые и черные — круглые плоскодонки и шхуны-дамки...