— Да, место я нашел, — сказал Фалмер. — Странное такое. И очень похоже на то, как его описывают легенды.
Как бы отгоняя от себя неприятное воспоминание, он быстро сплюнул в огонь и, отвернувшись от внимательного взгляда Тона, хмуро уставился в быстро темнеющую чащобу венесуэльских джунглей.
Тон, который едва оправился от перенесенной тропической лихорадки, свалившей его в тот самый момент, когда их совместное путешествие подходило к концу, молча и с недоумением разглядывал Фалмера. За три дня, что они расстались, с его напарником произошла какая-то странная перемена, и внешние проявления казались Тону совершенно необъяснимыми.
Перемены были, что говорится, налицо. Фалмер, этот жизнелюб и балагур, который даже в трудные минуты жизни никогда не замыкался в себе, сейчас сидел молча, с угрюмым видом и, казалось, весь поглощен своими мыслями, от которых ему было явно не по себе. Его грубовато-добродушное лицо осунулось и как-то вытянулось, а глаза странно сузились, превратившись в две ничего не выражающие щелки. Хотя Тон и пытался списать свои впечатления на только что перенесенную лихорадку, он очень беспокоился.
— Ну, а что хоть за место это, ты можешь мне сказать? — попытался он продолжить разговор.
— Да ничего особенного, — странно-глуховатым голосом откликнулся Фалмер. — Просто пара полуразрушенных стен да покосившиеся колонны.
— Так ты что, так и не нашел той могилы, о которой шла речь в индейской легенде, ну, там, где говорится о спрятанном золоте?
— Могилу-то я нашел, но... никаких сокровищ там нет, — буркнул Фалмер, и в голосе его послышалось такое раздражение, что Тон решил воздержаться от дальнейших расспросов.
— Ну, что ж, — заключил он с наигранной легкостью, — тогда будем заниматься тем, ради чего мы сюда приехали: охотой за орхидеями. Поиски кладов, видимо, не по нашей части. Кстати, тебе по пути ничего не попалось: ну, там, какого-нибудь необычного цветка или растения?
— Нет, черт бы их всех побрал! — взорвался Фалмер, и Тон в пламени костра увидел, как внезапно посерело его лицо, и в глазах за сердитым блеском замаячило выражение страха и боли. — И больше ни слова об этом, — отрезал он. — У меня и так голова раскалывается. Опять, видимо, лихорадка идет, будь она трижды неладна. Завтра же двинем в обратный путь к Ориноко. Эта поездка у меня уже в печенках сидит.
Джеймс Фалмер и Родерик Тон были профессиональными собирателями орхидей. В сопровождении двух индейцев-проводников они продвигались вдоль одного из доселе не исследованных притоков в верховьях реки Ориноко. Местность буквально кишела довольно редкими экземплярами растений, но кроме богатства ее флоры, их привлекло сюда еще и другое. Среди местных племен ходили слухи о существующих поблизости развалинах древнего города. В этих руинах будто бы вместе с захороненными останками древнего народа зарыты в земле несметные сокровища — золото, серебро и драгоценные камни. Посоветовавшись, приятели решили проверить эти слухи. Тон заболел, когда до места захоронения оставался день пути, и Фалмер ринулся туда на каноэ с индейцем один, оставив Тона на попечение второго проводника. Вернулся он под вечер на третий день.
После некоторого размышления, Тон пришел к выводу, что неразговорчивость и замкнутость Фалмера можно, по-видимому, объяснить разочарованием, которое тот испытал, не найдя сокровищ. Должно быть, так оно и было, плюс какая-нибудь тропическая зараза, которую он подхватил в пути. Хотя, с другой стороны, отметил про себя Тон, прежде в подобных обстоятельствах Фалмер никогда не вешал носа.
Больше в тот вечер напарник не произнес ни слова. Он сидел, вперившись остекленелым взглядом во что-то видимое ему одному. Во тьме, сгустившейся за языками костра, сплетались нависшие над ними лианы. От Фалмера исходило ощущение страха. Продолжая наблюдать за ним, Тон, к своему удивлению, обнаружил, что индейцы, сидевшие рядом с непроницаемым и загадочным видом, тоже украдкой бросают взгляды на его приятеля, как бы в ожидании грядущих перемен. В конце концов, он решил, что не в состоянии найти ключ к разгадке того, что творится с Фалмером. Тон оставил свои попытки и забылся тревожным сном, выходя из которого, он неизменно утыкался взглядом в окаменелое лицо Фалмера, но оно становилось все менее различимым в гаснущих бликах костра.
Утром Тон снова почувствовал себя окрепшим: голова прояснилась, и сердце четко и ровно отбивало пульс. Зато недомогание Фалмера явно прогрессировало: он уже не мог без усилий подняться на ноги, почти совсем не разговаривал, и в движениях его появилась какая-то странная одеревенелость и медлительность. Он, похоже, совсем забыл о своем намерении сняться с лагеря, и Тону пришлось взять на себя все заботы, связанные с отправкой в путь. Нездоровье его приятеля все больше и больше тревожило Тона: лихорадкой тут явно не пахло, симптомы были совсем другими. На всякий случай он, однако, перед отправкой ввел Фалмеру сильную дозу хинина.
Бледно-золотистые лучи утренней зари пробивались сквозь густые кроны высоких деревьев, когда путники погрузили свою поклажу в долбленки и, оттолкнувшись от берега, тихо заскользили вниз по течению. Тон занял место на носу, Фалмера усадил на корме, а объемистый тюк с корнями орхидей разместил посередине. Оба индейца погрузились вместе с походным снаряжением в другой лодке.
Это было долгое и томительное путешествие. Река вилась усталой зеленой змеей в окружении нескончаемого тропического леса, из которого, словно физиономии гномов, с издевательской ухмылкой проглядывали головки орхидей. На всем лежала печать тишины, нарушаемой лишь всплесками погружаемых в воду весел, истерической перебранкой возбужденных мартышек и гортанными кликами птиц огненно-яркого оперения. Из-за верхушек деревьев показалось солнце, сразу обрушив настоящие водопады сверкающего зноя.
Изредка поглядывая через плечо, чтобы приободрить Фалмера дружеским замечанием или вопросом, Тон продолжал упорно грести. Его напарник сидел на корме, неестественно выпрямившись и не делая никаких попыток взять весло в руки. В его глазах, в странно побледневшем и сведенном страдальческой гримасой лице застыло выражение крайнего испуга. Он никак не реагировал на реплики Тона и только время от времени конвульсивно встряхивал головой, словно кто-то невидимый дергал ее за веревочку. Потом эта тряска и дрожь стали сопровождаться глухими стонами, как будто он от боли начинал впадать в беспамятство.
Так они продвигались нескольких часов. В пространстве реки, зажатой с обеих сторон сплошной стеной тропического леса, жара усиливалась с каждой минутой. Стоны Фалмера участились, в них появились высокие резкие ноты. Оглянувшись, Тон увидел, что его друг, сорвав с себя защитный шлем и явно не чувствуя убийственного зноя, отчаянно скребет обеими руками макушку, и при этом все тело его содрогается в жестоких конвульсиях, а стенания перерастают в почти нечеловеческий пронзительный вопль.
Нужно было срочно что-то делать, и Тон, увидев прогалину в зарослях темнеющего леса, немедленно направил лодку к берегу. Вслед за ним туда же повернули и индейцы. Тон заметил, что они шепотом переговариваются между собой, бросая на его друга взгляды, исполненные суеверного ужаса, и это привело его в еще большее смятение. У него возникло ощущение какой-то дьявольской мистики. Другого объяснения тому, что происходит с Фалмером, он придумать не мог. Все известные ему типы тропических болезней предстали в его воображении, словно свора отвратительных фантазий, но ни одна из них не походила на недуг, поразивший товарища.
Видя, что индейцы ни в какую не желают приближаться к больному, Тон сам, без их помощи, вытащил Фалмера из лодки и уложил на песчаном пятачке пляжа, густо устланным лианами. Достав из ящика с медикаментами шприц, он сделал ему укол морфия. Это, по-видимому, облегчило страдания бедняги, потому что его конвульсии прекратились. Тогда Тон, воспользовавшись передышкой, решил осмотреть голову своего друга.
Раздвинув спутанную копну волос, он со страхом и изумлением обнаружил, что у того на темени появилась твердая шишка, словно из-под кожи торчит небольшой рог. Как бы наделенная своей собственной жизненной силой, неодолимо толкающей ее наружу, эта шишка, казалось, росла у Тона прямо под руками.
В этот самый момент, совершенно неожиданно и необъяснимо, Фалмер открыл глаза и пришел в себя. На несколько минут к нему вернулась былая ясность ума. Словно желая во что бы то ни стало освободиться от угнетающего душу бремени, он начал что-то быстро говорить. Тон отметил, что речь стала больше похожа на безжизненно монотонное бормотание, но, несмотря на это, ему все же удалось связать все обрывки в единое целое.
— Это все яма, яма! — выкрикивал Фалмер. — Там, в ней, в этом чертовом логове, наверное, сам дьявол поселился!.. Нет, больше меня туда не затащишь, пусть даже там зарыты все сокровища Эльдорадо... Ты знаешь, я тебе специально ничего не рассказал о руинах. Это так невероятно, просто невозможно передать словами!
...Думаю, что индеец знал, что туда лучше не соваться. Он довел меня до места, но дальше идти отказался наотрез. Даже говорить со мной об этом не стал. Я пошел один, а он ждал меня у реки. От города остались одни стены, огромные, серые и такие древние, что казалось, они появились раньше самих джунглей. Как будто народ, возводивший их, прибыл на землю с какой-нибудь далекой, затерянной в Космосе планеты. Эти стены гигантскими козырьками нависали над землей: они кренились к земле под какими-то невообразимыми углами, угрожая обрушиться на деревья, стоявшие вокруг. А колонны — толстые, в два обхвата, и какой-то совершенно нелепой формы... И все испещрены странными, непонятными рисунками, которые даже время не смогло уничтожить.
Найти это чертово захоронение оказалось делом нетрудным. Вся поверхность там выстлана камнем, в одном месте этот каменный настил кем-то недавно разбит. Огромный фикус пустил корни в трещины между каменными плитами, покрытыми толстым слоем древней плесени. Одна из плит была выкорчевана и лежала поверх настила, другая провалилась вовнутрь, в недра подземелья. Заглянув в пролом, я смог разглядеть внизу, на дне колодца, что-то светящееся бледным светом, но что это было такое, понять сверху было невозможно.
Если ты помнишь, я взял с собой моток веревки. Обмотав ее вокруг ствола фикуса, я бросил второй конец в яму и стал по-обезьяньи спускаться вниз. Очутившись на дне колодца, я вначале ничего толком не мог рассмотреть в царившем здесь полумраке и ничего не видел, кроме беловатого свечения, идущего у меня из-под ног. Я сделал пару шагов и почувствовал, что ступаю по чему-то хрупкому и сухому, с хрустом крошащемуся под ногами. Включив фонарик, я увидел, что весь пол усеян человеческими костями. Повсюду валялись скелеты, которые, по-видимому, когда-то перетащили со своих первоначальных мест. Я бродил по склепу, словно привидение, пробираясь сквозь все эти кости и пыль, но там абсолютно ничего не было! Я там ничего не нашел, даже браслета какого-нибудь паршивого или кольца на скелете!
Но настоящий ужас охватил меня позже, когда я уже собрался выбираться наверх. В одном из углов потолка, рядом с отверстием в крыше подземелья, затаилось в тенях что-то... живое. Оно висело у меня над головой на высоте трех метров, и я понял, что только чудом не задел его, спускаясь вниз.
Поначалу мне показалось, что это какая-то беловатая решетка. Затем, присмотревшись, я увидел, что это не решетка, а целый и хорошо сохранившийся скелет, принадлежавший некогда высокому и сильному человеку, скорее всего, воину. Прямо из черепа у него росла какая-то мощная ветвь, что-то вроде оленьих рогов, расходящихся в разные стороны множеством отростков с длинными гибкими щупальцами, которые все тянулись вверх, к пролому, и некоторые уже за него зацепились. Разрастаясь, ветвь подняла скелет в воздух и потащила его за собой наверх.
Я решил осмотреть всю эту жуть в свете фонаря. Да, действительно, это было очень похоже на растение, и оно росло прямо из черепа. Часть веток выбивалась из лопнувшей надвое макушки, другие тянулись из пустых глазниц, рта и носа, и все, как одержимые, перли вверх. Корни богомерзкой твари уходили вниз, обвиваясь вокруг каждой кости и таким образом поддерживая скелет на весу. Даже пальцы ног были накрепко окольцованы ими, а самые кончики щупальцев свисали маленькими змейками, как бы притаившимися в ожидании новой жертвы. Самое страшное во всем этом было то, что часть нижних щупальцев уходила корнями в другой череп, болтающийся на них возле самой земли, а рядом были рассыпаны остатки развалившегося скелета...
Да, зрелище было не из приятных, мне даже дурно стало, глядя на это отвратительное и непостижимое сращение человека и растения. Напуганный до смерти, я стал с лихорадочной скоростью взбираться вверх по веревке, но эта тварь так завладела моим воображением, что я не мог не остановиться на полпути, чтобы еще раз не взглянуть на нее вблизи. Я, видимо, слишком резко наклонился в ее сторону, потому что веревка качнулась, и я оказался прямо под белесоватыми ветками-рогами, свисающими из черепа.
В этот момент у меня над головой раздался негромкий хлопок — как будто с треском лопнул стручок — и сверху высыпался сноп жемчужно-серой пыли, очень мелкой, легкой и совершенно без запаха. Меня буквально всего обсыпало этой чертовой пудрой — попало в волосы, глаза и нос: я чуть не задохнулся! Стряхнув пыль, я продолжил подъем и наконец вылез на свет божий...
Словно израсходовав все силы на рассказ, Фалмер снова впал в беспамятство и перешел на бессвязное бормотание. Злосчастный недуг овладел им с новой силой, и теперь его бредовые вскрикивания перемежались с громкими стонами человека, испытывающего непереносимые страдания. Временами, правда, к нему возвращалось сознание, и его речь вновь на мгновение обретала связность.
— Что у меня с головой! — бормотал Фалмер. — Что там такое? У меня в мозгу что-то застряло, и оно растет!
Я это чувствую! С тех пор, как я вылез из этого треклятого склепа, мне все хуже и хуже... У меня что-то с мозгом, с того самого момента... Наверно, эти проклятые споры туда попали... они, наверное, пустили там свои вонючие корни... эта тварь разрывает мне голову... она все глубже и глубже проникает в мозг... оно, словно растение в цветочном горшке... рвется наружу!
Ужасные конвульсии сотрясали тело Фалмера, он корчился от боли на руках у Тона, испуская пронзительные крики, когда муки становились нестерпимыми. Видя, как он страдает, Тон с болью в сердце оставил попытки успокоить друга и вновь наполнил шприц морфием. Изловчившись, он всадил ему тройную дозу, после чего Фалмер затих: он лежал, уставившись перед собой остекленелым взглядом и тяжело дыша Тон вдруг в первый раз за все время заметил, что у Фалмера глаза стали как бы навыкате: белки выпятились так, что веки не могли закрыться, и от этого осунувшееся лицо его превратилось в бессмысленную маску — маску ужаса. «Как будто глаза его кто-то изнутри выдавливает», — мелькнуло в голове Тона.
Дрожа от тошнотворной слабости, подкатившей к горлу, Тон в оцепенении глядел на своего друга, чувствуя, что падает в какую-то жуткую пропасть кошмара. Он и мысли не мог допустить, что в рассказе есть какая-то, пусть самая малая толика правды. Такого просто не могло быть! Все это чистый вымысел, уверял он себя, наклоняясь к Фалмеру, игра больного воображения, отравленного каким-то непостижимым вирусом, воспалившим его мозг и тут, к своему ужасу, он увидел, что шишка, образовавшаяся на темени, уже прорвала кожный покров.
Чувствуя себя на грани безумия, Тон расправил спутанные волосы приятеля и со страхом уставился на то, что открылось его изумленному взору. Да, действительно, это был какой-то росток неизвестного ему вида, бледно-зеленой окраски с розоватыми прожилками кровеносных вен, и он рос прямо как на дрожжах! Эта тварь угнездилась в том месте, где сходятся кости черепной коробки, другими словами, в темечке.
Чувствуя, как тошнота подступает к горлу, Тон с отвращением отшатнулся от бессмысленно болтающейся головы с уродливо торчащим отростком. Он вдруг понял, что у него опять начинается приступ лихорадки: отяжелело, наливаясь слабостью, тело, сквозь нарастающий звон в ушах стали пробиваться первые сигналы бредового забытья. Он старался всеми силами побороть симптомы надвигающейся болезни.
Главное — не сдаваться, твердил он про себя, нужно во что бы то ни стало добраться до ближайшей фактории, которая находится в нескольких днях пути вниз по Ориноко, а там Фалмеру окажут первую помощь.
Словно подчиняясь его воле, голова Тона прояснилась, и он почувствовал новый прилив сил. Он огляделся, ища глазами проводников, но тех и след простыл — исчезли самым непостижимым образом, а вместе с ними и одна из долбленок. Было ясно, что они бросили искателей на произвол судьбы. По-видимому, индейцы с самого начала догадывались об истинной причине недуга Фалмера и, спасая собственные жизни, решили вовремя смотать удочки, прихватив с собой при этом большую часть провизии и снаряжения. Преодолевая чувство омерзения, Тон повернулся к лежащему на спине другу. Не долго думая, он вытащил из кармана складной нож и одним махом отсек торчащий из головы отросток, стараясь подрезать его «под самый корешок». Растение оказалось на ощупь необычно крепким и упругим, из него сочилась кроваво-гнойная жидкость. Осмотрев место среза, Тон увидел, что внутри оно состоит из тонких крепких волокон, обвивающихся вокруг хрящевидной сердцевины. С отвращением он швырнул отросток в песок, поднял Фалмера на руки и, спотыкаясь от тяжести, двинулся в сторону лодки. Пару раз он падал вместе со своей ношей и долго лежал в полуобмороке, уткнувшись лицом в неподвижное тело друга. Наконец, собрав остаток сил, он кое-как дотащил Фалмера до лодки и усадил на корме, прислонив спиной к тюку со снаряжением.
Приступ болезни усиливался с каждой минутой. От навалившейся на него слабости Тон вынужден был делать частые остановки. Уже полыхая в бреду, он с огромным усилием оттолкнулся от берега и вывел лодку на середину реки. Взяв в руки весло, он попытался грести, но руки ему плохо повиновались, и после нескольких взмахов весло выскользнуло из его непослушных пальцев, и Тон провалился в огненный котел лихорадки....
...Пришел в себя он на рассвете следующего дня. Голова немного прояснилась: болезнь ушла, оставив после себя общее состояние вялости и полного безразличия. Однако его первая мысль была о Фалмере. Он резко повернулся к корме, качнув при этом лодку, и чуть не свалился за борт, взглянув на Фалмера, не в силах оторвать взгляда от того, что предстало его взору.
Фалмер сидел все так же, привалившись к тюку с вещами. Колени у него были поджаты к подбородку, он обхватил их руками, как бы в предсмертной судороге. Черты лица застыли и обескровились, как у мертвеца. Но самое страшное — то, что заставило Тона содрогнуться от ужаса, было не это. Чудовищная почка, которая, по всей видимости, только выиграла от подрезки, снова с невероятной быстротой вылезла из головы Фалмера. Отвратительный желто-зеленый побег хорошо укрепился в черепе, достиг высоты нескольких сантиметров и уже начал ветвиться, расходясь в стороны похожими на рога оленя веточками. Еще более жутким было то, что такие же побеги торчали у него из глаз, и их стебли, карабкаясь вверх по надбровью, заполонили собой глазницы. Они тоже ветвились. Кончики веточек были окрашены бледной киноварью и, казалось, дрожали от какого-то неестественного вожделения, ритмично раскачиваясь в неподвижном жарком воздухе... Еще один стебель, словно длинный белесый язык, выполз изо рта Фалмера, но он еще не начал ветвиться.
Тон закрыл глаза, стараясь отогнать от себя это жуткое зрелище. Но и там, в желтом мареве света, проникающего сквозь закрытые веки, ему виделись все те же мертвенно-бледные черты лица его друга с прущими вверх стеблями растения. Они подрагивали в свете утренней зари, словно обесцвеченные тьмою бледно-зеленые щупальца спрута. Ростки, казалось, тянутся к нему в безмолвном зове и растут, все время удлиняясь. Тон открыл глаза и с ужасом отметил, что веточки действительно увеличились в размере за те несколько мгновений, пока он зажмуривался.
Словно в трансе, наблюдал Тон за их ростом, и в нем все больше и больше укоренялась мысль, что происходящее — не иллюзия, а реальность. От Фалмера осталось лишь жалкое подобие: его лицо скукожилось и усыхало, как будто бледно-зеленая тварь своими корнями высасывала остатки крови и, питаясь плотью, поедала его изнутри с жадностью изголодавшегося зверя.
Тон с трудом оторвал взгляд от жуткого зрелища и стал смотреть вдаль, в сторону берега. Река раздалась вширь, и поэтому течение еще больше замедлилось. Тщетно искал он хоть какой-нибудь знакомый ориентир на берегу в нескончаемой гряде темно-бурых зарослей, пытаясь определить местоположение. Он чувствовал себя брошенным на произвол судьбы, теряющим связь с действительностью. Казалось, его несет куда-то на волне безумия и бреда, да еще в компании чего-то такого, что страшнее, чем сама смерть.
Мысли его блуждали без цели, перескакивая с одного предмета на другой, но двигались как по замкнутому кругу и всегда возвращались к росткам, пожирающим Фалмера. На мгновение вдруг проснулся чисто научный интерес к этой твари, и он стал размышлять о том, к какому виду ее отнести. Она была не похожа ни на грибковые, ни на насекомоядные, ни вообще на что-либо виденное им во время экспедиций. Должно быть, его друг был прав, и это чудище действительно занесено к нам из космоса: ничего подобного земля ни породить, ни взрастить не могла.
Одно утешало: Фалмер, без сомнения, мертв. Хоть в этом была милость божья. Однако не успел Тон додумать эту мысль, как с кормы донеслись низкие, горловые звуки — не то стоны, не то урчание. Подняв в неописуемом страхе глаза, он увидел, что все члены Фалмера трясутся мелкой дрожью. В тряске проявлялась некая ритмичность, которая не походила на конвульсии, сотрясавшие друга накануне. Судороги повторялись с чисто механической регулярностью, как будто сквозь тело пропускали электрический ток, и Тон понял, что их ритм зависит от равномерного раскачивания дьявольского растения. Этот ритм действовал на него, как гипноз, усыпляя и притупляя чувства, и однажды Тон даже поймал себя на том, что отбивает такт ногой.
Тон делал все, чтобы не поддаться панике, цепляясь, по возможности, за любое проявление здравого смысла. К несчастью, его собственная болезнь наваливалась на него с новой силой: его трясло и мутило, и было так плохо, что не хотелось жить. За мгновение до того, как провалиться в омут лихорадки, Тон ухитрился вытащить из кобуры револьвер и выпустил все шесть пуль в извивающееся тело Фалмера... Он был уверен, что не промахнулся, но и после того, как прозвучал последний выстрел, стоны и судороги Фалмера продолжались, следуя ритму, задаваемому дьявольским растением. Даже и в бреду Тон не мог отделаться от регулярно повторяющихся звуков.
В мире вскипающих видений и бескрайней тишины забвения, в котором оказался Тон, время отсутствовало. Когда к нему снова вернулось сознание, он не мог определить, сколько длилось его беспамятство: часы или дни, — но сразу понял, что лодка стоит на месте. Приподнявшись на локте, он увидел, что их вынесло на мелководье, и лодка уткнулась носом в прибрежную грязь крошечного, заросшего мелкими рощицами джунглей островка, намытого рекой посередине русла. Берег был покрыт гниющей тиной, распространяющей ужасное зловоние, а в воздухе стоял неумолчный гул, издаваемый мириадами насекомых.
Время близилось к полудню, и солнце стояло высоко в безоблачном небе. С деревьев, стоявших у самой реки, длинными змеями свисали лианы, к нижним ветвям прилепились орхидеи, которые, казалось, протягивали Тону свои необыкновенные змеино-крапчатые головки. Огромные бабочки порхали с цветка на цветок, поражая воображение роскошью окраски. Преодолевая приступы тошноты и головокружения, Тон выпрямился в лодке и бросил взгляд на то, что находится на ее корме. Чудовище разрослось неимоверно: его ветвистый стебель возвышался над головой Фалмера, он превратился в настоящее дерево со множеством побегов и гибких усиков, расходящихся веером в разные стороны. От ветра или сам по себе ствол непрерывно раскачивался. Он как будто искал для себя новый фундамент. «Или, может, новую питательную среду?» — подумалось Тону. На самом верху в переплетении веточек распустился жуткого вида цветок: его мясистый диск размером с человеческое лицо светился мертвенно-бледным светом.
Черты лица Фалмера так усохли, что сквозь тонкую как бумага кожу проступали кости черепа: казалось, лик самой смерти глядел на Тона сквозь человеческую оболочку. От тела тоже ничего не осталось, и было видно, что одежда болтается на костях скелета. Мертвец сидел неподвижно, как истукан, по его неестественно раздвинутым членам спорадически пробегала дрожь, вызванная движением веток. Растение-хищник высосало из человека кровь и выело его внутренности и плоть.
У Тона вдруг возникло дикое желание наброситься на эту тварь и разорвать ее в клочья. Но странное дело, в то же самое время он чувствовал, что не может сдвинуться с места. Им овладел какой-то душевный ступор. Казалось, эта штука была наделена своим собственным разумом и ревниво следила за Тоном, парализуя его и подчиняя своей нечистой, но более сильной воле. Всматриваясь в цветок, Тон обнаружил, что его мясистая сердцевина, как бы в ответ на пристальный взгляд, складывается в некое подобие человеческого лика, в котором угадывалось лицо Фалмера. Его черты были искажены до карикатуры, придававшей им выражение бессмысленной насмешки над оригиналом. Тон сидел, как пригвожденный к месту, не сводя глаз с этой богомерзкой хари.
Потом его лихорадка внезапно прекратилась. Зато ей на смену пришел просто животный страх, и это состояние, граничащее с безумием, продолжалось целую вечность. Тон сидел, не в силах оторвать глаз от леденящего душу зрелища. Растение нависло над ним, раскинув во все стороны свои налившиеся соками и напитанные плотью Фалмера ветви. Они слегка раскачивались от собственной тяжести, а на гигантской чаше цветка застыла омерзительная ухмылка урода. Тону показалось, что он слышит низкий напевный звук, словно кто-то водил смычком по струнам контрабаса. Мелодия была невыразимо нежной, но откуда она исходила — от цветка или из его собственного мозга, Тон сказать не мог.
Время, казалось, тоже остановилось. Безжалостное солнце низвергало потоки ослепительного света, падавшего раскаленным свинцом из бездонной купели неба. От слабости и нестерпимого зловония у Тона все плыло перед глазами, но он был не в состоянии стряхнуть с себя оцепенение, порождаемое близостью растения. Похоже, беспрерывно кивающее чудовище, вымахав в полный рост, остановилось в развитии и теперь горделиво возвышалось над головой своей жертвы. Взгляд Тона сместился на усохшие руки Фалмера, которыми тот, словно клещами, сжимал подтянутые к подбородку колени. Тон увидел, что из пальцев, прямо из-под ногтей, тоже тянутся наружу крошечные белесые щупальца. То скручиваясь, то разжимаясь, они как бы ощупывали пространство вокруг, выискивая новые источники питания. Из шеи и подбородка Фалмера также выбивались молодые побеги, а тело как-то странно шуршало и шевелилось под одеждой, словно по нему ползали сотни юрких ящериц.
Звуки, издаваемые ветвями, стали еще более призывными и нежными, а в их движениях появился неизъяснимо притягательный ритм. Это было похоже на сладкозвучное пение невидимых сирен и в то же самое время на завораживающий танец кобр, раскачивающихся перед смертоносным прыжком. Тон ощущал неодолимость силы, которая принуждала его к действию. Проросшие усиками пальцы Фалмера, казалось, зовут его к себе. Внезапно, словно подчиняясь чьей-то команде, Тон рухнул на днище лодки, встал на четвереньки и по-обезьяньи двинулся в сторону растения. Медленно, сантиметр за сантиметром, обуреваемый то ужасом, то неодолимым влечением, полз он к твари, карабкаясь через теперь уже ненужный тюк с корнями орхидей. Сантиметр за сантиметром, шаг за шагом преодолевал он. Наконец его голова уткнулась в скрюченные пальцы мертвеца, из которых ему навстречу тянулись подрагивающие от вожделения щупальца.
Словно находясь во власти колдовских чар, Тон впал в гипнотическое оцепенение. Он еще чувствовал, как скользят по голове и шее быстрые щупальца твари, как колют их жала, проникая под кожу, но помешать им уже не мог. Тон даже не мог закрыть глаза... В его застывшем взгляде отразилось золотисто-пунцовое брюшко порхающей бабочки, а потом иглы проткнули его зрачки.
Все глубже и глубже в тело Тона въедались жадные корни, пуская во все стороны все новые отростки и опутывая его плоть сетью разветвлений... Некоторое время Тон трясся в конвульсиях, словно жизнь уходящая и зарождающаяся сплелись воедино в ожесточенном поединке... Наконец все было кончено, и Тон повис, развернутый навзничь, словно муха, прекратившая борьбу в смертоносной схватке с паутиной... Раздавшееся вширь и окрепшее, растение продолжало жить, и в его верхних ветвях, в неподвижном и безмолвном мареве полдня, начал распускаться новый цветок.