Это всего лишь условность, — благодушно заявил Энтони Керлинг, — к тому же, не слишком убедительная. Время! В действительности ничего подобного нет. Время попросту не существует. Это только бесконечно малая точка вечности, подобно тому, как пространство является невероятно малой точкой бесконечности. Мы привыкли считать, будто время — своего рода туннель, по которому мы движемся. Туннель кажется нам реальным, поскольку мы слышим грохот, а вокруг нас тьма. Но прежде чем мы въехали в туннель, мы существовали в бесконечном свете и вернемся в него, когда выедем из туннеля. Так почему же мы должны обращать внимание на шум и тьму, в которую погрузились на мгновение?
Для верного приверженца идеи вневременности, которую он пылко проповедовал, подчеркивая каждое слово энергичными движениями кочерги, поднимающей снопы искр и оживляющей огонь, у Энтони было достаточно понимания того, что являлось временным и конечным. Как никто из знакомых мне людей, он ценил вкус жизни и удовольствий с нею связанных. Этим вечером он угостил нас великолепным ужином с портвейном, приправленным кроме прочего его заразительным оптимизмом. Когда общество уже разошлось, я остался с ним наедине. Мы сидели в кабинете у камина. Дождь со снегом, приносимый порывами ветра, стучал в стекла, время от времени заглушая треск огня.
Мысль о холодном ветре, о покрытых снегом тротуарах Бромптон Сквер, по которым бежали к танцующим на обледеневшей мостовой такси последние гости, делала мое положение — постояльца до следующего утра — еще более приятным. Но больше всего меня радовало общество хозяина, беседа с которым была для слушателя занимательной и тогда, когда он говорил о понятиях абстрактных, для него, впрочем, являющихся реальными и обычными, и когда он рассказывал об интересных случаях, происшедших с ним в условных координатах времени и пространства.
— Я люблю жизнь, — заявил он. — Считаю ее самым увлекательным развлечением. Великолепная игра! А как вы и сами отлично понимаете, единственная возможность принять участие в игре — отнестись к ней всерьез. Если скажешь себе: «Это только игра», она потеряет всякий интерес. Нужно отдавать себе отчет, что это всего лишь игра, но в то же время вести себя так, как будто на свете нет ничего более важного. Именно так я и поступаю уже много лет. Но вместе с тем человек должен жить в реальном измерении, то есть в бесконечности и вечности. Если мы задумаемся над этой проблемой, то придем к выводу, что единственное, чего человеческий мозг не в силах постичь, это именно конечное и временное, а не бесконечное и вечное.
— Это звучит парадоксом, — заметил я.
— Только потому, что мы привыкли думать о вещах, которые кажутся ограниченными и конечными. Но задумаемся над этим. Попробуйте представить себе конечное время и ограниченное пространство, и у вас ничего не получится. Мысленно вернитесь на миллион лет, умножьте этот миллион в миллион раз и вы поймете, что не можете представить себе, что есть начало. Ибо, что было перед этим началом? Другое начало и еще одно начало? А раньше? Посмотрите на это таким образом и окажется: единственное, что вам понятно, это вечность, не имеющая ни начала, ни конца.
Так же и с пространством. Представьте себе самую далекую звезду. А что за ней? Пустота? Пересеките эту пустоту. Можете ли вы представить себе, что у нее есть конец? Вы лишь в состоянии понять, что она простирается в бесконечность. Не существует ничего подобного, как «перед» или «после», начало или конец. Мне было смертельно скучно, если бы не существовала огромная, мягкая подушка вечности, на которую можно положить голову.
Некоторые утверждают — наверное, и вы это говорили, — что канцелярия вечности крайне утомительна. Да, это действительно так, но только потому, что вы мыслите о вечности в категориях времени, и какой-то голос у вас в голове все время повторяет: «А что потом? А что потом?»
Неужели вы не понимаете, что в вечности не существует никаких «перед» или «после»? Вечность — это единство, ибо является не величиной, а качеством.
Временами мне казалось, будто я начинаю понимать то, что для него было простым и очевидным. Но иногда (в те моменты, когда я не был склонен к абстрактному мышлению), я чувствовал себя так, словно он толкал меня в пропасть, и я изо всех сил пытался ухватиться за краешек чего-то осязаемого и понятного. Так было и на этот раз, поэтому я его поспешно прервал.
— Конечно, существует «перед» и «после», — сказал я. — Два часа назад вы угостили нас великолепным ужином, а после — да, именно после — мы играли в бридж. Сейчас вы стараетесь объяснить мне кое-какие вещи, а потом мы пойдем спать...
Он засмеялся.
— Займетесь, чем пожелаете и не будете пленником времени ни сегодня вечером, ни завтра утром. Мы даже не назначили время завтрака, получите его в той точке вечности, в которой проснетесь. Могу даже остановить часы, если это даст вам возможность избавиться от этих иллюзий. Я поведаю вам историю, которая, по моему мнению, демонстрирует нереальность так называемых реалий или, по крайней мере, на невозможность полагаться на наши чувства в суждении о том, что реально, а что нет.
— Речь пойдет об оккультизме? Это будет рассказ о духах? — спросил я, приготовившись внимательно слушать, поскольку Энтони обладал способностью замечать вещи, невидимые для глаз обычного человека.
— Думаю, это можно назвать историей о сверхъестественном, — ответил он, — хотя в ней есть немного мрачной действительности.
— Великолепная смесь! Говорите же.
Он подбросил в камин еще одно полено.
— Это довольно длинная история, — начал он, — прервите меня, если станет скучно. Но есть нечто, на что я хотел вначале обратить ваше внимание. Не случалось ли вам задумываться когда-нибудь — вам, столь упорно цепляющемся за свои «перед» и «после», — как трудно определить, в какой момент произошло некое событие. Предположим, некто совершает преднамеренное преступление. Не должны ли мы утверждать, желая быть в ладу с истиной, что преступление было совершено в момент, когда убийца замышлял его и решился его совершить, наслаждаясь своим замыслом? Исполнение — думаю, в этом вы со мной согласитесь — является лишь конкретным следствием решения. Так, когда же в действительности совершается преступление?
В моем рассказе есть еще одна проблема, на которую мне хотелось бы обратить ваше внимание. Кажется очевидным, что дух человека после его смерти вынужден повторить преступление, чтобы, по нашему мнению, покаяться и наконец искупить вину. Имеющие дар ясновидения были свидетелями подобных повторений. Возможно, при жизни преступление было совершено в состоянии аффекта, зато душа грешника повторяет его совершенно сознательно и с полным пониманием всей его чудовищности. Разве в таком случае мы не должны относиться к замыслу, а потом к совершенному преступлению как к прелюдии действительного события, когда дух воссоздает то, что уже произошло раньше, но на этот раз полностью отдавая себе отчет в совершаемом...
Все это довольно туманно, когда оперируем абстрактными понятиями, но, думаю, вы, выслушав мою историю, поймете, к чему это я говорю. Вам удобно? Ничего не нужно? Ну, тогда к делу.
Он устроился в своем кресле поудобнее, немного призадумался и начал:
— История, которую я хочу рассказать, началась месяц назад, когда вы были в Швейцарии. А закончилась, я полагаю, вчера вечером. Во всяком случае, не думаю, что для меня она будет иметь продолжение. Итак, месяц назад я поздним вечером возвращался со званого обеда. Я не смог поймать такси, поэтому побежал под проливным дождем к метро на Пикадили Сиркус. Мне повезло — я успел на последний поезд.
Вагон, в который я сел, был почти пустым; кроме меня, там находился только один пассажир. Он сидел напротив меня, рядом с дверью. Я был уверен, что никогда перед этим не видел его, и все же он странным образом приковывал мое внимание, будто у меня было с ним что-то общее. Этот мужчина среднего возраста, одетый словно для приема, он был глубоко погружен в свои думы, и все время безотчетно сжимал в кулак лежащую на колене руку. Внезапно он посмотрел на меня, и тогда я увидел на его лице страх и подозрительность, будто я поймал его с поличным.
В этот момент мы остановились на Дувр Стрит. Кондуктор открыл двери и объявил название станции, добавив: «Пересадка на Гайд Парк Корнер и Глочестер Роуд». Следующей остановкой был Бромптон Роуд, где я намеревался выйти. Мой попутчик, судя по всему, ехал в ту же сторону. На станции никто не вошел в вагон. Через минуту мы тронулись дальше. Я видел его, в этом я уверен, уже после того, как закрыли двери, и поезд тронулся. Когда я опять посмотрел в его сторону, незнакомца не было. В вагоне я был совершенно один.
Вы, наверное, полагаете, что я на минуту задремал. Нет, я так не считаю. У меня возникло ощущение, будто в этот момент мне было дано некое видение. У меня появилось предчувствие, что мужчина, чье астральное тело — или как там это еще можно назвать — я видел, однажды сядет напротив меня, размышляя о чем-то, что-то планируя.
— Но почему, — спросил я, — почему вы думаете, будто это было астральное тело живого человека, а не дух?
— Так я это ощутил. Появлению духа (чему я был свидетелем два или три раза в жизни) всегда сопутствует страх, а также ощущение холода и одиночества. Мне показалось, что я видел фантом живого человека, и мое впечатление подтвердилось — могу сказать: было доказано — на следующий день. Я встретил этого человека. А следующим вечером, как оказалось, вновь увидел его фантом. Но позвольте рассказать все по порядку.
На следующий день меня пригласили на обед к моей соседке, миссис Стэнли. У нее было всего несколько человек, когда я пришел, и мы еще несколько минут ждали последнего гостя. Он вошел, когда я беседовал с кем-то из знакомых. Вдруг я услышал голос миссис Стэнли.
— Разрешите представить вас сэру Генри Пэйлу.
Я повернулся и увидел своего ночного попутчика. Вне всякого сомнения, это был он, и, когда мы обменивались рукопожатиями, мне показалось, будто он внимательно приглядывается ко мне.
— Не встречались ли мы когда-либо прежде, мистер Керлинг? — спросил он. — Мне кажется, что...
На мгновение я забыл о его странном исчезновении из вагона, поэтому ответил:
— Конечно, и совсем недавно. Мы сидели друг против друга в последнем поезде метро, отходящем с Пикадили Сиркус вчера вечером.
Он посмотрел на меня и с удивлением покачал головой.
— Не думаю, чтобы это было возможно, — возразил он. — Я только сегодня утром возвратился в Лондон.
Теперь я и в самом деле был заинтригован. Ведь говорят, что астральное тело обитает в подсознательных закоулках разума или духа и помнит, что с ним произошло, но может передавать эти впечатления в сознательную часть мозга туманно и невыразительно. Я заметил, что сэр Пэйл во время обеда постоянно поглядывал в мою сторону, удивленно и обеспокоено. Когда я собрался уходить, он подошел ко мне.
— Однажды я наверняка припомню, где я вас видел. Надеюсь, мы еще встретимся. Не было ли это случайно... — он запнулся. — Нет, опять ускользнуло...
Полено, которое Энтони подбросил в камин, ярко горело, и пламя освещало его лицо.
— Не знаю, верите ли вы в случайное стечение обстоятельств, — произнес он. — Если да, прошу, отбросьте этот предрассудок. Ну а если не можете, назовите случаем то обстоятельство, что тем же вечером я успел на последний поезд метро, идущий в западном направлении.
На этот раз я был единственным пассажиром. Когда я вышел на перрон станции Дувр Стрит, там уже ждала порядочная толпа. В момент, когда раздался грохот подъезжающего поезда, краем глаза я заметил сэра Генри Пэйла, стоящего чуть в стороне от остальных пассажиров, недалеко от туннеля, откуда как раз появился поезд.
— Как все-таки странно, — подумал я, — что вчера в это же время я видел фантом этого человека. Я двинулся в его сторону, намереваясь сказать что-то вроде: «И все же мы встречаемся именно в метро».
И тогда произошло нечто ужасное. В момент, когда поезд появился из темноты, сэр Пэйл бросился на рельсы.
Я стоял, как парализованный, закрыв глаза от вида этой чудовищной сцены, свидетелем которой стал. Но через несколько секунд я осознал, что хотя все разыгралось на глазах у ожидающих поезда пассажиров, никто, кроме меня, казалось, ничего не заметил. Машинист даже не пытался затормозить — на его лице не было испуга; никто не кричал, не плакал, пассажиры совершенно безучастно садились в вагоны.
Видимо, я пошатнулся; после того, что увидел, мне стало дурно, и какая-то добрая душа помогла мне сесть в поезд. Как оказалось, это был врач, который спросил, что со мной и не может ли он мне помочь. Я рассказал ему о том, что видел минуту назад, но он заверил меня, что ничего подобного не случилось.
Мне было уже совершенно ясно: все, что я видел, является вторым актом — скажем — психодрамы. Все следующее утро я размышлял, что следовало бы предпринять в подобной ситуации. Просмотрел утреннюю газету, в которой должна была бы оказаться заметка о происшествии. Не было ни слова. Значит, ничего не случилось. Однако же в глубине души я был совершенно уверен, что это произойдет. С глаз моих сорвало завесу времени, и я заглянул в то, что ты назвал бы будущим, но с моей точки зрения, событие это также крепко увязло в прошлом. Существовало и ожидало лишь осуществления. Чем больше я над этим раздумывал, тем яснее понимал, что ничего не сумею сделать.
Я прервал его рассказ.
— Так вы ничего не сделали! — воскликнул я. — Несомненно, вы могли каким-то образом предотвратить эту трагедию.
Он отрицательно покачал головой.
— Как, например? — спросил он. — Может быть, мне следовало пойти к сэру Генри и рассказать ему, что я еще раз видел его в метро, да еще в то время, когда он совершал самоубийство? Взгляните на это так: или то, что я видел было чистой иллюзией, игрой воображения, и, следовательно, не существовало и не имело никакого значения, или это было реальное событие, которое произошло в действительности. Можно также, хоть это будет и не в ладу с логикой, отнеситесь к этому, как к чему-то промежуточному. Скажем, по какой-то причине, (я о ней ничего не знаю), ему в голову пришла (или придет) мысль о самоубийстве. Не будет ли тогда крайне опасным заговорить с ним о подобном шаге, рассказав о том, что я видел. Не натолкну ли я его на эту мысль и не утвержу ли его в решении, если подобный замысел уже созрел у него в голове?
— Но бесчеловечным кажется и отсутствие какой-либо реакции, — возразил я. — Хотя бы попытки...
— Какой реакции? — спросил он. — Какой попытки?
Его безразличие перед лицом возможности такой трагедии вызывало во мне решительный протест, который, однако, был побежден суровой и неумолимой правдой. И хотя я ломал голову, пытаясь найти какие-то аргументы, но не мог опровергнуть доводов, приведенных моим другом. Контраргументов у меня не было, и он знал об этом.
— Вам следует помнить и том, — добавил он, — что тогда я верил, как верю и сейчас, что стал свидетелем реального события. В возникшей причинно-следственной цепочке этого конечного эффекта невозможно было избежать. Именно на это я и намекал, попросив вас в начале моего рассказа задуматься, как трудно определить, когда в действительности все произошло.
По моему мнению, вы еще продолжаете думать, будто самоубийство сэра Генри еще не произошло. Для меня это материалистическая точка зрения. Думаю, поступок уже тогда был предопределен. Наверное, сейчас сэр Генри, уже освободившийся от ограничений материального мира, тоже знает об этом.
Внезапно через теплую комнату пронесся поток холодного воздуха, коснулся моих волос и пригасил огонь в камине. Я повернулся, желая посмотреть, не открылась ли у меня за спиной дверь. Но нет. Шторы тоже были плотно задернуты, а окна закрыты.
Когда поток достиг Энтони, он резко выпрямился в кресле и начал внимательно оглядывать комнату.
— Вы что-то почувствовали? — спросил он.
— Да. Внезапный холодный сквозняк, — ответил я.
— Что еще? — допытывался Энтони. — Не было ли еще чего-нибудь?
С минуту я молчал, поскольку вспомнил, как Энтони рассказывал о различиях в проявлениях фантомов живых людей и духов умерших. То, что я чувствовал, соответствовало второму: ощущение холода, страх, печаль. Но я ничего не видел.
— Чувствую себя довольно неважно, — сказал я, придвигая кресло к камину.
Признаюсь, я испуганно обвел взглядом стены ярко освещенной комнаты, и заметил, что Энтони пристально смотрит на каминную полку, где прямо под двухрожковым светильником стояли часы, которые в начале нашего разговора он хотел остановить. Они показывали без двадцати пяти минут час.
— Но вы ничего не видели? — спросил Энтони.
— До сих пор ничего, — ответил я. — А что я должен был увидеть? Может, вы...
— Кажется, нет.
Этот ответ меня только рассердил, ибо странное ощущение, вызванное сквозняком, не только не покинуло меня, но я чувствовал себя еще более скверно.
— Наверное, вы знаете, видите ли вы что-нибудь или нет, — буркнул я.
— Не всегда можно быть в этом уверенным. Я хотел сказать: «Не думаю, что я что-то видел». Но в то же время не уверен, закончилась ли прошлой ночью история, которую вы услышали. Думаю, что-то еще может произойти. Если желаете, отложим этот разговор до утра, а сейчас вы можете идти спать.
Его спокойствие позволило мне вновь обрести уверенность в себе.
— Почему я должен уходить?
Он опять осмотрел освещенную комнату.
— Что ж, думаю, именно сейчас может что-то произойти. Если вас это не устраивает, лучше уйди. Конечно, бояться нечего. Что бы это ни было, оно не может нам навредить. Однако приближается тот час, в который две ночи подряд я становился свидетелем событий, о которых только что рассказывал, привидения тоже обычно появляются в это время. Не знаю, отчего так происходит, но похоже, что дух, привязанный к земле, все еще подчиняется некоторым условностям, например, условностям времени. Полагаю, скоро мне явится нечто, но, скорее всего, вы его не увидите. Вас, как меня не мучают, эти... эти видения...
Я боялся и понимал, о чем он говорит, но в то же время был заинтригован. Его слова разбудили во мне какую-то ложную самонадеянность. Почему, спрашивал я себя, мне не удастся увидеть, если будет на что смотреть?
— У меня нет ни малейшего желания спать, — заявил я. — Мне хочется услышать продолжение вашей истории.
— Так на чем я остановился? Ах да, вы удивились, почему я ничего не сделал, когда поезд приближался к перрону, а я ответил, что просто ничего не мог сделать. Если вы поразмыслите над этим, то думаю, согласитесь со мной...
Прошло два дня. На третий день утром я узнал из газет, что мое видение стало явью. Сэр Генри Пэйл, ожидающий на перроне станции Дувр Стрит последнего поезда метро в направлении Саут Кенсингтон, бросился под прибывающий поезд. Машинисту удалось затормозить почти сразу, но колесо уже прокатилось по грудной клетке, раздавив ее и вызвав мгновенную смерть.
Провели расследование, в результате чего на свет вышла одна из тех мрачных историй, которые в подобных случаях иногда глубокой тенью ложатся на жизнь, по всей видимости счастливую. Сэр Генри уже давно находился в плохих отношениях со своей женой. Не жил с ней и, как оказалось, недавно страстно влюбился в другую женщину. Ночью, предшествующей самоубийству, он появился в доме своей жены. Между ними произошла бурная сцена, во время которой он попытался заставить ее дать согласие на развод и грозил, что в случае отказа, превратит ее жизнь в ад. Когда жена отказалась, в неконтролируемом припадке бешенства он попытался ее задушить.
К счастью, шум разбудил слугу, которому удалось удержать сэра Генри. Леди Пэйл пригрозила мужу процессом о покушении на убийство. На следующую ночь, как я уже тебе говорил, он покончил жизнь самоубийством.
Энтони опять посмотрел на часы: без десяти два. Огонь начал угасать, а в комнате повеяло странным холодом.
— Это еще не все, — добавил Энтони, вновь оглядывая комнату. — Вы уверны, что не хотели бы услышать окончание рассказа завтра?
Из смешанных чувств, что я испытывал — стыда, гордости и любопытства, — победило последнее.
— Нет. Закончите его сейчас, — ответил я.
Прежде чем начать говорить, он, внезапно прищурив глаза, посмотрел в какую-то точку за моим креслом. Я проследил за его взглядом и понял, что он имел в виду, когда говорил, что иногда нельзя быть уверенным, видишь ты что-нибудь или нет. Неужели то, что маячило между мною и стеной, было тенью? Оно было нечетким; я не знал, находилось ли это ближе к стене или к моему креслу. Чем пристальнее я присматривался, тем менее четким становился призрак.
— Вы что-нибудь видите? — спросил Энтони.
— Не думаю, — ответил я. — А вы?
— Вроде бы вижу.
Его взгляд последовал за чем-то невидимым для меня и остановился на точке перед камином. Он спокойно продолжал:
— Это случилось две недели назад, когда вы были в Швейцарии. И с того времени до прошлой ночи ничего не происходило. Но все это время я ждал, когда случится что-то еще. Чувствовал, что для меня эта история еще не закончилась. Прошлой ночью, желая помочь в установлении контакта с... потусторонним, я отправился на станцию Дувр Стрит без пяти час, следовательно, во время попытки самоубийства, так же, как и самого самоубийства.
Когда я там появился, перрон был абсолютно пуст, по крайней мере, мне так казалось, но в тот момент, когда послышался шум приближающегося поезда, я увидел фигуру мужчины, стоящего в каких-то двадцати ярдах от меня и заглядывающего в глубь туннеля. Он не спускался со мной вниз, и мгновение назад его наверняка здесь не было. Мужчина пошел в мою сторону, и тогда я его узнал. В то же время я ощутил дуновение холодного ветра. Оно было вызвано не движением поезда, поскольку веяло с противоположной стороны.
Когда мужчина приблизился ко мне, я заметил, как сверкали его глаза. Он поднял лицо, губы его шевелились, но я ничего не слышал, видимо, из-за нарастающего шума, доносящегося из туннеля. Он протянул руку, точно умоляя меня о чем-то.
Из трусости, которой не могу себе простить, я попятился, поняв по признакам, о которых я тебе говорил, что на этот раз встретился с покойником. Внутренне я содрогался при мысли об этом контакте, страх на мгновение полностью заглушил все мое сочувствие и искреннее желание помочь духу умершего. Совершенно ясно — он чего-то хотел от меня, но я отступил. Одновременно из туннеля показался поезд. И тут же мужчина с ужасным жестом отчаяния бросился на рельсы.
Окончив свой рассказ, мой друг быстро поднялся с кресла, всматриваясь в какую-то точку перед собой. Я увидел, как зрачки его расширяются, а губы шевелятся.
— Приближается, — сообщил он. — Значит, мне будет дан шанс загладить вину за свою трусость. Бояться нечего. Мне-то следует помнить об этом...
Когда он это говорил, с каминной полки донесся громкий треск, и я опять почувствовал над головой холодное дуновение. Я осознал, что вжимаюсь спиной в спинку кресла, одновременно вытягивая перед собой руки, словно инстинктивно заслоняясь от чего-то, что — как я ощутил — было здесь, но чего я не мог увидеть. Все мои чувства свидетельствовали: в комнате, кроме меня и Энтони, находился кто-то еще, а то, что я его не видел, наполняло меня ужасом. Мне казалось, будто любое зрелище, даже самое ужасное, было бы легче перенести, чем понимание того, что рядом притаилось нечто незримое. А ведь столь же ужасным мог бы быть вид покойника с раздавленной грудью.
Но единственное, что я видел, дрожа в потоке ледяного воздуха, это знакомые стены комнаты и Энтони, стоящего передо мной и спокойно призывающего на подмогу (я был в этом уверен) все свое мужество. Он смотрел на нечто, находящееся почти рядом с ним, и тень улыбки кривила его губы.
— Да, я знаю тебя, — послышался его голос. — Ты чего-то хочешь от меня. Так скажи же чего?
Ему ответила полная тишина, но то, что было молчанием для моих ушей, звучало для него видимо совсем иначе, поскольку он раз или два утвердительно кивнул, а однажды сказал: «Хорошо, понял. Я это сделаю». Хотя я и знал, что в комнате есть кто-то, кого я не могу увидеть, а следовательно, также и услышать, во мне нарастал страх перед неизвестным, и я чувствовал как в плохом сне, что не могу пошевелиться. Я не мог произнести ни слова. Мне оставалось только напрячь все чувства, чтобы услышать то, чего не было слышно, и увидеть то, что было невидимо, в то время как мое тело пронизывало ледяное дыхание смерти. И не столько само ее присутствие было ужасно, сколько то, что из потустороннего мира вырвана душа, которой не дано было познать покой до того времени, пока страшный суд не пробудит бесчисленные поколения тех, что ушли. Ее оторвали от дел потустороннего мира и возвратили Миру материальному, из которого она должна была уйти.
Пока дух оставался в материальном мире, и его присутствие создавало некий мост над пропастью между живыми и мертвыми, такое положение было ужасным и неестественным. Умершие могут контактировать с живыми, и не это меня ужасало, ибо подобный контакт происходит с согласия обеих сторон. Но нарушение покоя души умершего, отказ ей в успокоении и утешении, казались мне тяжким наказанием.
И вот произошло нечто еще более ужасное. Энтони молчал и уже. не смотрел неподвижно перед собой, его взгляд остановился на мне. Тогда я почувствовал, как это невидимое существо обращает свое внимание на меня. Теперь и я постепенно начинал видеть...
Вначале это была лишь тень на фоне камина и стены, находящейся за ним, затем тень начала обретать очертания мужской фигуры. Оформлялись детали, воздух дрожал, что-то похожее на туман сложилось в подобие лица: печального и трагического, отмеченного печатью такого несчастья, какого мне еще не доводилось видеть. Затем показались плечи, немного ниже их сине-красное пятно. И вдруг я увидел его целиком. Он стоял с раздавленной, залитой кровью грудью, из которой, как шпангоуты из остова корабля, торчали поломанные ребра. Мрачные, ужасающие глаза были устремлены на меня. Я почувствовал, что от них веет холодом.
Вдруг он исчез, исчез, как погашенная лампа. Стих холодный ветер, мы остались с Энтони одни в тихой ярко освещенной комнате. Ничто уже не указывало на присутствие духа, а звуки прерванного разговора повисли между нами в теплом воздухе. Я возвращался к действительности, как после сна.
— Вы с кем-то говорили? — спросил я. — Кто это был?
Энтони провел ладонью по блестевшему от холодного пота лбу.
— Душа из ада, — прошептал он.
Теперь мне даже трудно было вспомнить физические ощущения, которые я испытывал тогда. Если вам случалось замерзнуть, а потом согреться, вы знаете, как трудно припомнить ощущение холода. Если вам было очень жарко, а потом температура понизилась, столь же невозможно воссоздать мучения от жары. Сейчас, когда видение исчезло, я был не в состоянии воссоздать ужас, наполнявший меня всего несколько минут назад.
— Душа из ада? — повторил я. — О чем вы говорите?
Он прошелся по комнате и присел на подлокотник моего кресла.
— Не знаю, что вы видели и чувствовали, — сказал он, — но я никогда за всю свою жизнь не переживал чего-либо более реального, чем то, что происходило в течение последних нескольких минут. Я говорил с душой, переживающей ад угрызений совести — единственный подлинный ад. Она знала благодаря тому, что случилось вчера при моем посредничестве, что может установить контакт с миром, который покинула. Искала меня и нашла. Мне дано поручение к женщине, которую я никогда не видел: послание, полное сожаления и раскаяния... Можете догадаться, кто она...
С внезапным оживлением он встал.
— Можете проверить, — сказал мой друг. — Названа улица и номер дома. Вот телефонная книга. Неужели, это будет лишь стечением обстоятельств, если окажется, что в Саут Кенсингтон, на улице Чэйзмор, 20, живет леди Пэйл?
Он пролистал страницы массивной книги.
— Совпадает, — произнес он.