Жил одно время в Сингапуре голландский доктор, который, как сам утверждал, резал живых собак в интересах науки.
Воровал этих собак для него его слуга-китаец Кон Пу.
Однажды утром этого китаезу нашли удавленным у Тигровых Ворот, нос и уши его были объедены крысами.
Ключа от лаборатории господина в его кармане уже не было, ибо он покоился в моем!
Благодаря ключу, я в тот же день оказался перед голландским врачом в то мгновение, когда он склонился над связанной собачонкой, которую только что замучил до смерти.
— Докторишка, — сказал я, направив свой «Смит энд Вессон» ему в брюхо, — ты последуешь за бедным животным. В моем револьвере свинцовые пули, и я их слегка надрезал, чтобы они проделывали дыры пошире в телах людишек. Будешь издыхать часа два или три, и тебе будет очень плохо.
Он хотел закричать, но я уже продырявил ему пупок.
Я слышал его вой, даже находясь в конце улицы, и радовался ему.
Вечером в европейском квартале, когда я собирался войти в «Отель дез Энд», ко мне подошел очень тощий человек с сияющими, как луны, глазами.
По оранжевому одеянию я узнал отшельника из лесного ламаистского монастыря и с почтением приветствовал его.
— Сын мой, — произнес он, — наша религия запрещает нам отнимать жизнь у живых существ. Однако вы совершили акт правосудия, и палач наших друзей-животных испустил дух в ужасных мучениях, хотя они и несравнимы с вечными муками. На которые его в данное мгновение осуждает Хозяин Жизни.
Я склонился в поклоне перед мудрецом и сказал, что счастлив слышать его. Я был в волнении, поскольку лунная ясность его глаз проникала в самую суть моей мысли.
— Сын мой, — продолжил он, — мне кажется, вы желаете увидеть ЕГО, встретиться с НИМ.
У меня едва хватило сил на ответ.
— Да, отец мой.
Он протянул мне клочок рисовой бумаги.
— Вот его адрес. Начиная с этого мгновения он ждет вас.
Лама растворился в ночной тьме, пронизанной огоньками светлячков, и я прочел: «Мистер Джонс, эсквайр. Стерндейл-стрит 33, Лондон».
* * *
Стерндейл-стрит находится в Хаммерсмите и прячется в сплетении густо населенных улиц и тупиков.
Дом номер 33 был зажат между двумя высокими и узкими зданиями и походил на зябкого ребенка, впрочем, окруженного заботой.
Дверь открылась, как только хрустальным смехом залился звонкий колокольчик.
— Я ждал вас. Я – мистер Джонс.
Джентльмен с добрым и располагающим выражением лица ввел меня в прихожую, отделанную плиткой, как голландская кухня, где пахнет чистотой и вареньями.
Дверь в гостиную была открыта – там играл сполохами веселый и гостеприимный огонь. Мой взгляд сразу же отметил удобные кресла и дубовый стол, где нас ждали трубки и бутылки.
Мистер Джонс набил трубку и жестом пригласил меня последовать его примеру.
— Голландский табак, — сказал он. И хитро подмигнув, добавил: — Контрабандный!
На нем был синий жакет и широкий галстук в красный горошек – мужчина из добрых времен королевы Виктории. Его серые глаза с золотыми блестками смеялись, а светлая бородка подрагивала, будто под лаской ветерка.
«Где я мог его видеть?» — спросил я сам себя. И тут же воскликнул:
— Диккенс! Чарльз Диккенс!
Он поклонился, глаза его смеялись...
— Я очень люблю Диккенса, — сказал он. – Книги его для меня словно молитвенник. Когда вы пришли, я перечитывал «Николаса Никльби». Ту сцену. Когда он, мучимый голодом, принимает приглашение отведать за столом почтенного мистера Краммла пудинг с говяжьим филе. Пудинг с говяжьим филе очень вкусен, и вы насладитесь им у Эрроусмитов.
Мы несколько минут курили в полном молчании.
— Итак, вы станете мистером Джонсом, — сказал хозяин дома, хотя и не задал ни единого вопроса. – Довольно... давно, прошу прощения за неточность и истинность этого выражения, давно, как говорят те, кто считает время, кто-то другой поступил также. Он не смог справиться со скукой и, чтобы победить ее, попытался слиться с мудростью Мира, желая творить... скажем, чудеса, хотя и этот термин не точен. Мне пришлось вернуться...
И тут я заметил, что кольца дыма, которые пускал к потолку мистер Джонс, были плотнее, чем очертания его лица.
Бородка расплылась дымком; глаза погасли, хотя улыбка еще оставалась.
Еще несколько секунд улыбка продолжала лучиться радостью – я подумал о чеширском коте из «Алисы в Стране Чудес».
Я остался наедине с креслами, трубками, контрабандным табаком и бутылками.
Я налил себе стаканчик зеленого шартреза.
Напиток монахов... Ах!.. Я засмеялся – удовольствие от выпитого стало вдвое большим.
* * *
В зеркалах отражался не образ Диккенса, а мой привычный облик.
Однако, домработница, которая орудует метлой на Стерндейл-стрит, начинает свой день с любезных слов: «Здравствуйте, мистер Джонс» — и, похоже, не замечает, что произошла замена личностей или облика.
Я в ладах с ней, разговор с этой особой таит множество неожиданностей. Она очень злится на королев и принцесс.
— Негодяйки, мне хотелось бы видеть их в аду! – повторяет она.
И предрекает им муки, самыми оригинальными из которых является вечно раскаленный добела кол.
— Если бы я могла подсказать это дьяволу! – вздыхает она.
Каждый вторник мои соседи Эрроусмиты шумно встречают меня: «Здравствуйте, мистер Джонс!» — и на ужин я наслаждаюсь пудингом с говяжьим филе. Он так хорош, что я неизменно прошу вторую порцию.
Лавочник с Болингброк-роуд, у которого я покупаю голландский табак, неизменно повторяет и подмигивает с понимающим видом:
— Здравствуйте, мистер Джонс. Сегодня у меня самый лучший, но на будущей неделе он может немного подорожать...
По вечерам в «Мелроуз Клаб» я сражаюсь в шашки с доктором Тирром, а время от времени сажусь за партию в криббедж с полковником Мэддоном...
И далеко не всегда выигрываю...
* * *
Как говорится в одной французской песне, несколько месяцев бывшей в моде, «могущество мое огромно».
Конечно, я мог бы обрушить Гималаи на землю Англии и стереть с лица земли Кент, Суррей, Миддлсекс и прочие графства. Мог бы разрезать солнце напополам и луну на четвертушки.
Но я даже не думаю о подобных детских шалостях.
* * *
Я знаю, что я дьявол, и этого мне достаточно.